Да, знаю. Тебе осторожность ни к чему. Ты можешь хоть плясать над каналами, если хочешь, можешь перепрыгивать с лодки на ограждения. Я видела, как ты ходила по причалам, будто стрекоза, скользящая по поверхности пруда. Но умерь пыл, сестренка. Мы же не все такие одаренные.
Расслабься. У тебя есть время, чтобы насладиться этим. Осмотрись вокруг, выпей в честь праздника. Обычно Арлонг представляет собой унылый, шумный торговый городок, где все продается и покупается, но в Лунный Новый год он взрывается красками. Здесь вывешивают красные и золотистые знамена, растяжки, конфетти, качающиеся на легком ветру, который решил сильно не буйствовать, но только сегодня. Торговцы выстраиваются в очередь вдоль узких дорожек, окаймляющих каналы, и продают пирожные с красной фасолью, ароматные булочки, карамельные кубы из таро, чайные яйца, липкие рисовые клецки, завернутые в листья бамбука, и множество шпажек тангулу.
Последние мгновенно привлекают твое внимание.
– Это сахар? – спрашиваешь ты. – Они… они покрыты сахаром?
Сахар капает с тангулу так обильно, что у меня зубы заболели только от их вида. Я пробовала сладкий липкий боярышник всего раз. Баба покупал мне шпажку, когда мне было десять, но этот вкус я запомнила на всю жизнь.
– Конечно.
– А мне можно?
Почему ты вообще спрашиваешь? Знаешь ведь, что сегодня тебе можно все, что захочешь.
Я лезу в карман за кошельком.
– Сколько тебе?
– Одну шпажку, – отвечаешь ты чинно, и я не знаю, смеяться мне или плакать. До чего же милое дитя! Такая зрелая сдержанность, даже в такой день, как сегодня.
Я покупаю две шпажки. Ты возражаешь, но я стараюсь всучить тебе палочки, пока ты не перестаешь от них отказываться.
– Много я не съем.
– Тогда сохрани на потом, – говорю я, не подумав. Потом стискиваю челюсти, но последнее слово застревает у меня в горле, как вкус горькой дыни. Потом. Нет никакого «потом» – в этом же весь смысл.
Ты делаешь вид, что не замечаешь.
Городские власти изо всех сил старались это утаить. Лунный Новый год должен всегда праздноваться как положено, независимо от того, есть засуха или нет. Пожелтевшая трава была искусно прикрыта простынями, шатрами и разбросанными цветочными лепестками, очевидно, доставленными с материка за большие деньги. Свежие, сочные привезенные фрукты еще продавались на каждом углу, правда, втрое дороже, чем я видела прежде.
Жителям материка кажется странным, что засуха может стать проблемой для города, окруженного синим океаном. Но соленая вода не способна насытить ни людей, ни посевы. Без дождя пляжи твердеют и покрываются трещинами, как чайные яйца, которые слишком долго вымачивали. Эта засуха, я могу тебе сказать, весьма серьезна; каналы обмелели, а на некоторых участках лодки уже царапают днищами русло. Но ты никогда не бывала в Арлонге и не знаешь, с чем сравнивать. Я смотрю в твои широко раскрытые, восхищенные глаза и понимаю, что этот город – самое прекрасное, что ты видела в своей жизни.
Кажется, всего за несколько минут весь город прознал о твоем прибытии. Все поворачивают головы, следят за тобой глазами. Я боюсь останавливаться, но не проходит и часа, как мы обе успеваем проголодаться, и когда мы приближаемся к тележке со слоеными лепешками, начиненными семенами лотоса, мы не можем не задержаться. Торговец, увидев тебя, выдает тебе гораздо больше лепешек, чем мы в силах съесть, но отказывается принять наше серебро. Я оставляю несколько монет на его тележке, но он догоняет нас. И не отстает, пока я не принимаю монеты обратно.
– Прошу, – молит он. Он него пахнет сахаром. Его влажные глаза покраснели.
– Это меньшее, что я могу сделать.
Вокруг нас уже собралась небольшая толпа зевак. Я внезапно потею. Не знаю, что делать. Отец велел мне не искать особого отношения из опасения, что люди сочтут, будто мы используем свое положение. Сбитая с толку, я смотрю на тебя.
– Спасибо, – говоришь ты торговцу и идешь дальше.
Я складываю деньги в кошелек и следую за тобой.
Толпа от нас не отстает и только растет по мере того, как мы пробираемся по каналам. Тебя это, кажется, не заботит. Ты хорошо умеешь игнорировать внимание – ты, так к нему привыкшая. Ты смотришь прямо перед собой, не дразня публику, не давая ей повода для насмешек. Ты держишь спину прямо, тянешь подбородок, твое лицо безмятежно, будто ты вообще не замечаешь никого вокруг.
Когда кто-то криком спрашивает, страшно ли тебе – откуда вообще доносится этот голос? Кто это? Я их убью – ты только моргаешь, улыбаешься и качаешь головой.
– Вот, возьми, цзецзе[33]
. – Ты передаешь мне лепешку с лотосом. – Они еще теплые.