Книга драконов

Солнце все ниже опускается над горами Даба, и каналы Арлонга сменяют яркую желтизну на жженое золото. Наше время подходит к концу. Знаю, мне следует ценить эти последние мгновения с тобой, целовать тебя и обнимать, но я могу лишь думать о том, что ты слишком молода, что это несправедливо, и от этого мне хочется кричать, хочется перевернуть этот сапман, прыгнуть в реку, обхватив тебя руками, потому что даже если нас постигнет эта водная участь, он хотя бы не получит тебя…

Нет, меймей[35], я в порядке. Просто устала. Сегодня был тяжелый день. Не беспокойся обо мне.

Спасибо. Тангулу я с радостью отведаю.

К тому времени, как мы достигаем гротов Реки о Девяти Излучинах, толпа – кажется, здесь все жители города, – собралась на берегу. Они наблюдают за тобой с разными выражениями на лицах: одни холодны в ожидании, будто гадают, почему ты так долго шла; другие прикрывают ладонями рты, распахнутые в ужасе. Некоторые плачут. Другие кричат о том, какая ты храбрая и как им жаль.

Мне хочется их ударить. Если им так жаль, то почему бы им самим не войти в этот грот? Почему они позволяют этому происходить? Почему никто не пытается это остановить?

Я знаю почему.

Год за годом жители нашего архипелага столько раз испытывали этот обряд, что мы знаем, какими будут его последствия, даже если никогда не постигнем причин. Мы знаем, что в год, когда мы пошлем жертву, пойдет дождь. А в год, когда не пошлем, будет засуха.

Нам по-прежнему неведомо, что случается с подношениями, которые уходят к Дракону. Мы не знаем, выживают они или нет, – но из грота никто никогда не возвращался, а кости жертв никогда не прибивало к берегу. Наверное, Дракон пожирает их целиком. Или, быть может, подношения ступают в пещеру и исчезают, уходя в иной мир.

Но родных это не утешает. Такая неопределенность ничуть не унимает боль родителей. Но их лишь двое, и их мнение ничто против всего Арлонга. Жители города приговорили мою сестру к смерти.

Кто может их в этом винить?

Засуха страшна. Засуха ведет к увядшим полям, пустым амбарам и раздувшимся животам, набитым хлопком, гусиным пухом и древесной корой. Засуха ведет к иссохшим телам, валяющимся вдоль каналов, где в живых не осталось никого, кто бы привязал к их лодыжкам камни и перекатил в воду. Засуха в тысячу раз хуже, чем быстрая и жестокая смерть одной маленькой девочки.

Как бы им ни было жаль, здесь никто пальцем не пошевелит, чтобы тебе помочь. Я это знаю. Потому мне лучше, чем кому-либо, известно, насколько себялюбивыми могут быть люди.

Сперва я стала мучить тебя своим безразличием.

Видишь ли, когда я тебя возненавидела, мне хотелось сделать тебе больно, а легче всего добиться этого, как мне казалось, было не обращая на тебя внимания.

На следующий день после того, как у нас побывала сводница, ты попросилась пойти со мной, когда я собралась проверить птичьи ловушки в лесу, и я сказала «нет».

– Ты будешь мешать, – ответила я. Прежде я никогда тебе этого не говорила, и мы обе знали, что это ложь; ты ловчее всех обращалась с этими ловушками. Но я все равно так сказала. – Ты всегда ходишь за мной по пятам. Неужели не можешь оставить меня в покое?

Я поразилась тому, как быстро у тебя на глазах выступили слезы. Я не ожидала, что ты будешь настолько разбита. На миг я оцепенела. А потом ощутила прикосновение толстого, извивающегося щупальца восторга – от того, что тебе было так важно мое мнение. Что я, твоя цзецзе, обладала такой властью над тобой.

Поэтому я начала постоянно тобою пренебрегать. Цзецзе, хочешь попускать со мной бумажных воздушных змеев? Нет. Цзецзе, пойдем слазим за кокосами? Нет. Потом ты наконец перестала меня звать, но я знала, что время ничуть не притупляло твою боль. У тебя не было больше друзей на острове – ты либо сама отпугивала других девочек твоего возраста, либо они отпугивали тебя. У тебя была только я, но я отказала тебе в дружбе.

Но мне было мало только причинить тебе боль, ведь все вокруг по-прежнему тебя любили. Если ты вдруг начинала плакать, кто-то всегда бросался к тебе и утирал слезы, говорил, какая ты особенная и чудесная. «Тише, тише, не плачь, маленькая жемчужинка. Ты же такая милая. Зачем тебе плакать?»

Я думала, что если смогу убедить жителей острова, что ты не так чудесна, каковой тебя все считают, то тогда мы, может быть, станем равны.

Вот почему я рассказала всем мальчишкам, что ты – белая змея.

Мы же выросли на историях о магических белых змеях – красивых женщинах, под чьим видом на самом деле скрывались могущественные демонические змеи, которые сотнями лет использовали людской облик, чтобы обманывать глупых мужчин и заставлять их в себя влюбляться. На большой земле истории о белых змеях – это истории любви. Их мужья неизбежно раскрывают их истинную суть, но несмотря на это, клянутся им в вечной любви. Любовь берет верх над их естеством. Белые змеи – не хищницы, они просто желают познать людскую любовь.