Книга и писатель в Византии

Именно человечность («гуманизм») Хониата заставляла его со скорбью смотреть на эгоистическое и нестабильное общественное устройство Византийской империи, на современное ему общество, пропитанное жадностью и лицемерием, трусостью и гневливостью, надменностью и иными бессчетными пороками. Что, однако ж, мог он противопоставить развращенности византийского общества? Может быть, традиционный христиански-аскетический идеал, который на все лады расписывала и прославляла агиографическая литература?

На первый взгляд кажется, что на этот вопрос можно ответить утвердительно. Добродетель, богословская образованность, смирение — этими качествами Хониат наделяет ряд константинопольских патриархов, о которых пишет с уважением. Но в самом ли деле эти аскетические свойства представляются писателю достоинствами? Известно, что «тапиносис», смирение — краеугольный камень византийской аскетической этики, Хониат же заявляет с удовлетворенностью: ромеи отбросили «смирение духа» и разбили норманнов. Еще заметнее скепсис и ирония в отношении агиографического идеала проступают в характеристике графа Балдуина Фландрского, избранного в 1204 г. константинопольским императором, избранного, как пишет Хониат, по интригам венецианцев, хотевших видеть на престоле человека мягкого нрава, не обладающего царственным разумом. После столь определенной оценки Балдуина Хониат продолжает: говорят (он словно отстраняется от собственного суждения), что Балдуин благочестив и целомудрен, ведет скромный образ жизни, на женщин даже глядеть не хочет, бесконечно твердит божественные гимны, поддерживает нуждающихся и терпеливо выслушивает тех, кто ему противоречит. Что это — действительное восхищение простоватым аскетом, занявшим престол византийских государей, или насмешка? Конечно, насмешка. «А самое главное, — заканчивает Хониат иронический панегирик, — он приказывал дважды в неделю по вечерам объявлять, чтобы никто в его дворце не смел спать ни с какими женщинами, помимо законных жен». Здесь все пропитано иронией: не только точность и детализация целомудрия, но прежде всего отнесение благочестия и целомудрия к латинскому феодалу, отстаивавшему будто бы (вспомним оговорку Хониата: «говорят») аскетические моральные принципы посреди насилий латинян, описанных самим Никитой. Хониат ценит иные — светские — достоинства: знание, опыт, мужество, энергию. И еще одно качество, которое заботит Хониата, — верность, сохранение родственных связей, дружеских отношений, соблюдение обязательств, данных господину. О родстве, этом «священном даре природы», Никита вспоминает неоднократно, и показательно, что почти всякий раз он говорит о людях, нападающих на своих, забыв о «законе родства»; о тиране, не считающемся с родством; о детях сельджукского правителя, пренебрегающих узами родства: о вражде между сыновьями Стефана Немани из-за власти; братоубийство, замечает историк по этому поводу, родившись в Константинополе, распространилось затем среди персов, тавроскифов, далматов, паннонцев и других народов.

И проблема «филии», дружбы, заботит Хониата. Здесь нужно остановиться и выяснить, какое именно содержание вкладывает писатель в понятие «филия». Конечно, можно отметить немало случаев, когда этот термин употреблен в «Истории» в своем обыденно-традиционном значении, но иногда контекст наводит на размышления. Мануил I, рассказывает Хониат, послал в итальянский город Анкону своих людей, поручив им привлечь к «филин» тех, кого называют «лидзиями». Лидзий — средневековое латинское слово (ligius), обозначавшее «верного» человека, вассала; связь «филин» с лидзиями знаменательна: здесь, по всей видимости, привлечение к «дружбе» оказывается вовлечением в вассальную систему связей. В других местах идет речь о «фйли» царя, о царских друзьях. Но как можно было быть другом византийского самодержца, рассматривавшего всех подданных как своих рабов? Царские «фили» — не равноправные друзья, а верные люди; «филия», следовательно, понимается (в некоторых случаях) как подобие феодальной верности, вассалитета.

Но дело не только и не столько в терминологии. Верность господину — верность, столь редко соблюдавшаяся в Византии, — представляется Хониату бесспорным достоинством. Он подробно рассказывает историю Пупака, отважного воина, отличившегося в войне с норманнами. Позднее Пупак помог бежать Андронику Комнину из тюрьмы, куда его бросил Мануил I. По царскому приказу Пупака подвергли бичеванию и водили по улицам, громогласно именуя «врагом императора», а он, пренебрегая побоями, заявлял: «Пусть, кто хочет, считает мое поведение позорным, но я не предал благодетеля, не оттолкнул его, оскорбив, но служил ему, как умел, и дал возможность уйти в веселии». Верность господину, личная верность, поставлена здесь выше подданства.