Книга из человеческой кожи

Таким образом, любой добрый христианин, который прочтет этот документ, должен знать, что Я, дона Исабель Роза Лопес де Тапиа, известная как сестра Лорета, клянусь на святом кресте в том, что все написанное здесь – правда, потому что Я видела это собственными глазами и все это произошло со Мной, о чем Я и свидетельствую, пусть даже бесцветным уксусом, к чести и славе Господа Моего Иисуса Христа.

Из-за стен Моей камеры, которая выходит на улицу, до Меня доносятся голоса индейцев. Они говорят о плохих вещах, о революции, кровопролитии и о том, что нужно навсегда низвергнуть Святую Мать Церковь. Я радуюсь тому, что стану мученицей до того, как это случится. Боль, причиненная Мне смертью, будет сильнее даже тех мучений, что уготовила себе Маргерита Кортонская. Духовник этой святой в самую последнюю минуту помешал ей отрезать себе нос и губы, но Я не откажусь от своей цели.

Готовясь к своему предназначению, Я разбила синие очки и острыми осколками заточила две веточки, которые Господь оставил Мне на подоконнике Моей тюрьмы через посредство невинного воробья. Теми же осколками Я избороздила доску из твердой древесины, что заменяет Мне постель, потому что именно на таком мученическом ложе святая Роза лежала в последние недели своей жизни. Я вытащила несколько ниток из мешка с мукой. Так Я раздобыла все необходимые инструменты. Priora предстоит пережить невыразимые мучения, когда она обнаружит, что Я в точности выполнила указания, которые она некогда дала Мне.

А пока Я очистила и освятила эту грязную комнату своим дыханием. Отныне Я в большей мере принадлежу Духу, нежели Плоти. С тех пор как Я ела в последний раз, прошло столько времени, что Мое тело более не испытывает естественных физических потребностей. Я приближаюсь к долгожданному, усеянному цветами ложу Моего Небесного Супруга, и Мое Девственное тело, невесомое и недоступное скверне, как у Терезы Авильской, благоухает лилиями. Это Божественный знак одобрения Моего духовного и морального совершенства – Он позволяет даже Мне вдыхать аромат прекрасных цветов в предвкушении ожидающей Меня блаженной вечной жизни. У Меня такое чувство, будто Я парю над землей, готовая взлететь в Его объятия. А те бедные грешники, которых Я оставлю на земле, в один прекрасный день решат пройти многие мили, дабы преклонить колени перед Моей колыбелью и могилой.

В сии спокойные дни, когда никто не приходит потревожить Меня, голова Моя полна воспоминаний о смерти Тупака Амару II, свидетелем которой я стала в Куско, когда была еще ребенком.

Джанни дель Бокколе

Арекипа – славное местечко, настоящий овощной рай. Не стану врать, это место очаровало и меня. Просто дышать его воздухом – значит испытывать неземное блаженство, поскольку воздух Перу своей чистотой несравненно превосходит воздух Венеции!

Но правда и то, что я жду не дождусь, когда смогу вернуться домой. Рассказывая Жозефе о Венеции, я чувствую, как мое сердце щемит от тоски по дому. Я представляю себе, как буду сидеть у окна на кухне вместе с Жозефой и Анной, глядя, как дни становятся все короче и как фиолетовые и зеленые тени окутывают Каналаццо в вечерних сумерках. Я хочу засыпать в своей старой кровати, обнимая Жозефу. Я помогаю ей упаковывать сундуки и радуюсь всякий раз, когда мы запираем очередной из них перед дорогой. Санто собрал множество полезных перуанских трав, особенно коры хинного дерева, чтобы помогать жителям Венеции. Больше не будет никаких «Слез святой Розы», выворачивающих им кишки наизнанку!

Как бы там ни было, Марчелла и Санто ждут прибавления в семействе, и их ребенок должен родиться в Венеции» разве не так? Палаццо Эспаньол нужен сын. Его прежний отщепенец уже не вернется к нему. Старому дворцу и так досталось, пока в нем распоряжался этот дьявол. Нужно заполнить чем-то хорошим дыру, которую оставил после себя Вельзевул, чтобы починить нанесенный вред.

Первое, что мы сделаем, – вычистим кабинет Мингуилло и его спальню, а всю обстановку предадим огню и земле. Слишком долго она вдыхала отравленный им воздух. Марчелла рассказала нам о том, что за стеной его гардероба в спальне лежат страницы ее дневника и рисунки, исчезнувшие столь таинственным образом. Какой же умницей она себя выказала!

Тем временем я поведал Марчелле и Санто все, что знал о дневнике Мингуилло и тех дюжинах и дюжинах жутких книг в переплетах из человеческой кожи, которые он собирал с помощью своего ворованного наследства и сложил в башне, Я надеялся, что это успокоит их растревоженную совесть, потому что разве заслуживает Мингуилло жизни после такого? Они были в шоке и едва не лишились чувств, когда узнали о количестве этих книг, их названиях и обложках.

Когда к Санто вернулся дар речи, он заговорил о греческом сатире по имени Марсий, почитавшем себя превыше богов. Этого сатира наказали тем, что содрали с него кожу.

– Я писал об этом только сегодня, – прошептал Санто, – в своей книге.

– Что ж, Мингуилло тоже решил, что он выше Бога, – упрямо твердил я, – так что с него вроде как тоже ритуально сняли шкуру за это.