Карингтон Боулз.
Начинание Грэйнджера имело и политический потенциал, став для многих его последователей эффектным способом демонстрации патриотизма, доказательства могущества Британии, воплощением ее имперских амбиций. В то же время легитимность этой практики на пике ее популярности в Викторианскую эпоху отчасти объяснялась господствовавшим в ней культом памяти – навязчивым стремлением увековечить все и вся: от исторических артефактов до обыденных реалий. Это было неявное и сложновыразимое сопротивление индустриализации, ищущее опору в фиксации настоящего и контактах с прошлым.
Джордж Крукшенк.
Некоторые исследователи называют экстраиллюстрированные тома викторианскими мемориальными книгами (Victorian memorial books), включая их в один ряд со столь же востребованной в тот период посмертной фотографией (Post-mortem photography). Впрочем, есть специалисты, ведущие историю этого феномена вовсе не с преподобного Грэйнджера, а с более ранних артефактов эпохи барокко. Так, члены религиозной общины из английской деревушки Литл-Гиддинг дополняли экземпляры Библии разрезанными нидерландскими гравюрами и тематическими вклейками-компиляциями, соединяя канонические Евангелия в единое иллюстрированное повествование. Узнав о такой диковине, король Карл I, азартный библиофил, приобрел экземпляр для своей коллекции и назвал его «подлинным алмазом, дороже всех драгоценностей своей сокровищницы».
Риторика дилетантизма
Знаменательные изменения произошли и в массовом сознании. «Черно-белые люди» вели себя так, словно проштудировали опубликованное через двести лет программное эссе Ролана Барта с его знаменитой формулой структурализма: «Рождение читателя должно происходить ценой смерти автора». Это был блистательный пример стремительного превращения хобби в ремесло и нагляднейшая иллюстрация риторики дилетантизма XVIII века, возвысившей собирателя «картинок» до автора книги-первоисточника. Портретные галереи исторических деятелей беззастенчиво дополнялись физиономиями составителей экстраиллюстрированных книг. Тщеславные господа лихо размещали свое имя на титульной странице. Исходные аутентичные изображения перемежались вклейками из других изданий. Эклектика убивала эстетику. Экстраиллюстрации превращали традиционный, линейный текст в прообраз гипертекста – разрозненные фрагменты, связанные разветвленной сетью «ссылок».
Библиофилы-оригиналы украшали свои тома крупноформатными гравюрами и географическими картами, фигурно сложенными наподобие оригами. Книголюбы-скопидомы умудрялись впихивать в переплеты пухлые конверты с письмами. Коллекционеры-перфекционисты изобретали причудливые схемы разрезания книг-исходников и составляли персональные методички для переплетчиков. А самые богатые грэйнджериты нанимали модных художников для росписи книжных полей затейливыми акварелями.
Луи-Леопольд Буальи.
Грэйнджеризм раннего периода превращал в хранилища исторических портретов географические сочинения и биографические хроники, но вскоре нацелился на произведения Шекспира, Байрона, Диккенса. Один гигантоман раздул двухтомное издание биографии Байрона до пяти здоровенных книжищ, вставив 184 дополнительные иллюстрации, 14 писем и множество автографов. Само понятие «книга» превращалось из предмета религиозного поклонения и эстетического наслаждения в экзотический артефакт, коллекционную диковину, литературный курьез, а зачастую и памятник неуемным амбициям.
С одной стороны, усердное и фанатичное собирание гравюр способствовало сохранению многих артефактов, которые в противном случае могли быть безвозвратно утрачены. Так, жемчужиной одной из самых прославленных библиотек экстраиллюстрированных книг Уильяма Райта было издание «Жизни Диккенса» Джона Форстера. Оно было роскошно дополнено рукописями Диккенса, письмами его знаменитых современников, входными билетами на спектакли по его романам, эскизами книжных иллюстраций и театральных декораций.
Современные коллекционеры порой обнаруживают в экстраиллюстрированных книгах роскошные сюрпризы вроде письма Джорджа Вашингтона или редкой акварели Уильяма Блейка. Некоторые исследователи рассматривают грэйнджеризацию как элитарную практику для эстетов и попытку сохранения эксклюзивных и уникальных материалов. По меткому выражению одного арт-критика позапрошлого века, это было состязание, «как сделать красивую книгу еще красивее».