Книга как иллюзия: Тайники, лжебиблиотеки, арт-объекты

С другой стороны, увлечение часто превращалось в варварство. Из старинных манускриптов безжалостно вырывали миниатюры, перекомпоновывали страницы редких изданий, из драгоценных переплетов извлекали печатные блоки, чтобы использовать переплетные крышки для персональной подборки иллюстраций. Некоторые книги истреблялись целыми тиражами лишь ради изъятия из них гравированных фронтисписов.

Если хотели использовать обе стороны листа, то вивисекции подвергались два экземпляра одной книги. В качестве альтернативы использовали технически сложный метод, известный как riving – расщепление бумаги. Для этого брали две салфетки из прочной и гладкой ткани и наклеивали на обе стороны книжного листа. Затем подвергали трению, помещали под гнет и высушивали, после чего очень аккуратно раздвигали салфетки – и получали два отдельных листа с отпечатками нужных изображений. Такую процедуру чаще доверяли профессиональным переплетчикам.

Педро де Вейер.

Уличная сцена у книжного магазина Йонеса Пренханделя в Амстердаме. Ок. 1875. Бумага, акварель[24]

Знаменитый английский библиограф Томас Дибдин в книге с говорящим названием «Библиомания, или Книжное безумие» (1809) выделил особый тип библиоманьяков, снабжающих книги собственноручными дополнениями либо вырезающих фрагменты разных сочинений для создания тематических коллажей и текстовых компиляций. Шотландский историк Джон Хилл Бертон в эссе «Охотник за книгами» (1862) описывал грэйнджеритов как библиофильскую секту, типичный представитель которой подобен «литературному Аттиле или Чингисхану, сеющему вокруг себя ужас и разорение».

Более радикальные критики заклеймили эту практику как «чудовищное занятие», «пагубную страсть», «дьявольское увлечение», «заразную и бредовую манию». Пресса язвительно величала грэйнджеритов «рыцарями ножниц и кувшинов с клеем». Шотландский историк и поэт Эндрю Лэнг в историко-публицистическом сочинении «Библиотека» (1881) разоблачил некоторые секретные приемы, позволявшие завладеть заветной страничкой. Например, незаметно вставить в библиотечный том смоченную в кислоте нить, которая будет разъедать переплетный клей; через некоторое время вновь прийти в библиотеку – и так же незаметно вытащить нужную страницу, уже аккуратно отделенную от книжного блока. Таких хитрецов Лэнг назвал «эстетическими вампирами», а одержимость книгособирательством в целом определял как gentle madness, остроумно обыгрывая слияние английских слов «джентльмен» и «сумасшествие».

Шарль Нодье в новелле «Библиоман» изображает бесчинства грэйнджеритов – страшный сон подлинного книголюба: «…то была тень Пургольда: его губительные ножницы на дюйм с половиной изгрызли поля моих альдов{12}, а тень Эдье безжалостно опускала в кислоту мой самый красивый фолиант из числа изданий prinсeps{13}; кислота пожирала волюм, и Эдье вытаскивал его оттуда совершенно белым…»{14}

К концу столетия экстраиллюстрация преодолевает репутационные потери, начиная ассоциироваться не с деструктивным увлечением, а с созданием подарочных книг, библиофильских сувениров. «Черно-белые люди» честно признают «ошибки юности» и открыто подшучивают над собой. «Альманах книголюба» публикует не столько жуткую, сколько забавную карикатуру «Книжный мясник у себя дома» с пояснением: «Последний из грэйнджеритов заканчивает свой иллюстрированный экземпляр "Нелл Гвинн", увеличенный до 15 725 томов, разделав книгу, которая стоила больше, чем Нелл Гвинн, за то, что она была Нелл Гвинн»[25].

Книжный мясник у себя дома. Альманах Book Lover. 1893. Хромолитография[26]

Впрочем, известны и трогательные истории раскаяния в столь безжалостном обращении с книгами. Уильям Придо, известный как выдающийся библиограф Роберта Льюиса Стивенсона, написал покаянную статью «Этика грэйнджеризации» (1890). Долгое время занимаясь экстраиллюстрированием, однажды он не обнаружил у себя нужного портрета для вклейки в книгу об английском военно-морском флоте. Но едва нашел и вырезал портрет, как вдруг отчетливо осознал преступность содеянного. «Я почти ощущал свою вину в смерти секретаря адмиралтейства, – признавался Придо. – До сего времени я никогда всерьез не задумывался о нравственности своего занятия». Полковник Придо много лет служил на Занзибаре, в Персидском заливе, Кашмире и был человеком действия. Так что его благой порыв вызван не сентиментальностью, но трезвомыслием.

Книжные дураки и мародеры