Книга Хаоса

В центре парка так же было множество более мелких аттракционов. Комната смеха, судя по объявлению, табличке у входа, могла предложить посетителям множество разнообразных кривых зеркал. Из "пещеры ужасов" все время доносились какие-то протяжные стоны и завывания, крики и всхлипывания. Вход в пещеру украшала "чертова дюжина" отрубленных голов, насаженных на пики. Некоторые из них улыбались, некоторые корчили гримасы, парочка голов бубнили о чем-то своем, а одна даже ругала прохожих, и пыталась плюнуть им вдогонку, что последних, правда, только веселило. Услужливый карлик довольно резво проверял билеты посетителей, пропуская их одного за другим, но небольшая очередь возле аттракциона не спешила уменьшаться. Желающих спуститься в пещеры, и пощекотать себе нервы, было немало. Я поймал себя на мысли, что я сюда не развлекаться пришел, и пошел дальше. С лева от меня медленно с тихим треском крутилась карусель. Она была бы обычной каруселью, которые есть в каждом луна — парке, если бы, ездящие по кругу лошади на стальных шестах не пылали ярким пламенем. Я подошел к аттракциону настолько близко, насколько позволил жар, исходящий от них. Эта карусель была предназначена явно не для катания, скорее декорация, что должна удивлять и завораживать посетителей. Интересно, как горят эти инфернальные кони? Почему они не сгорают дотла и абсолютно не дымят? Я как завороженный смотрел, как огненные лошади медленно, треща как поленья в камине, плывут по кругу.

Надо сказать, что этот луна — парк был потрясающим, невероятным. И его магическая непостижимая красота, контраст ужаса и смеха, праздника и кровавого карнавала — все это понемногу увлекало, поглощая все мое внимание. Тысячи ярких огней грозили унести и растворить в себе. Меня манило к ним, словно ночного мотылька к яркому пламени. Я будто снова стал ребенком с горящими глазами, что с нетерпением тащит за руку своих родителей к очередной карусели.

И только музыка не вписывалась в эту странную сказку, она снова стала невыносимой. Я обратил внимание, что она раздается с огромной сцены в центре луна — парка. Я подошел ближе. Дюжина уродливых старух играли на самых разнообразных музыкальных инструментах. Хотя, "играли" — это не совсем то слово. Виолончели, саксофоны, барабаны, флейты, кларнеты, арфа, фортепиано — на всех них играли (точнее издавали звуки) одновременно, совершенно невпопад, без чувства ритма. Кажется, "музыканты" сегодня впервые увидели свои инструменты. Я закрыл руками уши, так как больше не в силах был слышать этот безумный вертеп, звучание которого стало нарастать. Но, к счастью для меня, после совсем уж паршивого громкого финала, все старухи разом прекратили игру. На сцену медленно вышел человек в смокинге и цилиндре, казалось более черных, чем сама ночь. В руках он держал трость с набалдашником в виде серебряного черепа, глаза которого светились тем же синим светом, что и огромные черепа — кабинки на "колесе обозрения". От этого человека словно исходил какой-то холод, я даже поежился, как от дуновения северного ветра.

— Поблагодарим наш талантливый оркестр за чудеснейшую музыку, — произнес "человек в смокинге" голосом тихим и вкрадчивым, но, казалось, слышным в каждом уголке луна — парка. — А мы с вами, дорогие друзья, продолжаем веселиться! Уж такая сегодня ночь! Прошу на сцену хор моих дорогих мальчиков. Голоса их как хрусталь, а красота — словно это херувимы, — улыбнулся мужчина в черном.

После этих слов, он плавно поднял руку и слишком уж театральным жестом указал на маленькую лестницу возле сцены, по которой неуклюже поднимались девять карликов. Они стонали и пыхтели, кряхтели и грязно ругались. Было видно, что каждый шаг причиняет им невероятную боль. Тела некоторых покрывали язвы. У других же были совершенно нелепейшим образом вывернуты почти все суставы. Последний — скручен так, словно его через мясорубку пропустили. Уродцы медленно, со стонами и кряхтеньем, вскарабкались на сцену, чуть не запутавшись в своих серых грязных лохмотьях, рискуя скатиться вниз. Карлики, одновременно прочистив горло, завели свою песнь. Голоса их, чистые как хрусталь, тонкие, словно у детей, совершенно не вязались с уродливой внешностью. Это зрелище было настолько необычным. Такое соединение красоты и уродства. Казалось нелепым, что такой чистый звонкий голос может принадлежать таким мерзким существам.