Книга колдовства

Мы с Гранией говорили о пожаре утром того дня, когда ураган подошел к острову. Мы пришли к выводу, что неразумно оставлять комнату, где мы занимались Ремеслом, без присмотра — вдруг туда попадут чужаки, по воле обстоятельств оказавшиеся в Логове ведьм, разрушенном бурей или уцелевшем.

Мы решили сложить в углубление под каминной решеткой наши колдовские припасы, а также все предметы, от которых попахивало чертовщиной. Туда же, в золу, отправились склянки и кувшинчики с припасенными снадобьями. В случае нужды их можно было бы сжечь.

Ураган пришел в середине дня. Шум ветра напоминал, как выразилась Грания, «что-то среднее между целым хором распятых кошек и стенаниями старой карги, поющей ирландскую поминальную песнь по своему благоверному». Мы отважились подняться на башню, чтобы взглянуть на шхуну «Сорор Мистика», стоящую в гавани, но не дерзнули подойти к содрогавшемуся подоконнику: казалось, что вставленные в оконную раму стеклянные фотографические пластинки вот-вот лопнут и разлетятся острыми осколками. Из небольших окошек на третьем этаже мы увидели, как море заливает улицы города. Ветер срывал орехи с кокосовых пальм, и они проносились по воздуху, как пушечные ядра. Немного позднее часть пристани, примерно четверть, порыв ветра сдвинул в сторону одной из наших кокосовых пальм, а потом протащил прямо на нее, так что дерево обломилось, а одна из досок застряла, зацепившись за обломок гибкого ствола, на высоте четырех футов, образовав таким способом нечто вроде креста. На этой Голгофе можно было бы распять всех кошек острова, как незадолго до того говорила Грания.

— Волны! — воскликнула Грания в изумлении. — Разрази меня гром, эти валы катятся по нашей улице!

— Осторожнее с громом, милая, — отозвалась я. — Потому что, боюсь, ты видишь именно то, что видишь!

После чего, как ни удивительно, мне на ум пришла строка из Овидия: «Глуби вода заняла и устойчивый мир окружила».[258]

К сожалению, должна вам сообщить, что вода поднялась так высоко, что волны плескались у пятой ступеньки нашего крыльца, а до верха его, таким образом, оставалось всего три ступени. Еще немного, и крыльцо будет затоплено, после чего поток ворвется на первый этаж. Вот уж действительно, вода нас окружила. Это я поняла по возгласу Грании, последовавшему вскоре:

— Ах, Кухулин, бедняжка!

— Что с ним? Разве он не на чердаке? Там высоко и сухо, кто угодно позавидует такому убежищу.

Мы всей семьей обсуждали, где Кухулину лучше всего переждать шторм, и решили отправить его на чердак пакгауза. В последнее время пес приобрел привычку наблюдать за тучами, как его хозяйка, и частенько лаял на них. Никто не хотел, чтобы во время урагана Кухулин находился где-то рядом и донимал людей своим тявканьем. Никто — за исключением Грании.

— Он там, но привязан к лестнице, и довольно низко. Когда я сажала его на цепь, я боялась ветра — вдруг он задует в пакгауз. А теперь, гляди, море как-то вздулось и лезет наверх. О небо! Почему я не забрала его с собой?

— Мы ведь обсудили это.

— Знаю, так и было, милая, но теперь моя собачка там, а я здесь, а вода все выше и выше, хочет нас разделить! — И она показала глаз. — Мне это не нравится, вот и все. Будь у тебя фамилиар,[259] ты бы понимала.

— Parbleu, только не начинай сначала! — проговорила я и до сих пор сожалею об этом, ибо то оказались последние слова, которые моя подруга услышала от меня в моей земной жизни.

Раздосадованная, я отвернулась от Грании и посмотрела в окно. Моим глазам предстала пугающая картина: само море явилось к нам в гости. Ветер так разбушевался, что начал сносить крыши с домов. Листы кровельного железа порхали над улицами, как гигантские бабочки. «Сорор Мистика» куда-то исчезла, я больше не могла ее разглядеть. К тому же начался ливень, и дождевые брызги барабанили по окнам, словно крупная дробь при выстреле из ружья. Где-то внизу что-то тяжелое ударило в стену дома. Помнится, я подумала, что окна башни не продержатся долго. Я повернулась, чтобы сказать об этом Грании, и обнаружила, что ее рядом нет.

— Грания!

Никакого ответа.

Я полезла на вершину башни. Там ее тоже не оказалось. Я позвала опять:

— Грания! — Сквозь рев урагана едва доносился лишь звук моего собственного голоса.

Неужели она…

Выражение «дурацкий поступок» кажется мне слишком мягким для описания того, что я сделала вслед за этим. Но позвольте мне оставить самобичевание и просто повторить то, что читателю уже и без того известно. Я была влюблена — и это сделало меня вдвое, втрое, вчетверо глупее, чем обычно. Только любовь могла выгнать меня из дома в такую погоду, чтобы спасать какого-то пса. Я не желала ему зла, но он был самым последним существом в мире теней, о смерти которого я стала бы горевать.