Книга Корешей. Книга Иса.

Местные уголовнички любви к потерянной Америке совсем не добавляли. Шардон, Оухайоо — это большая деревня поселкового типа. Все поселковые типы друг друга знают — и шпана и менты. Все белые, все с презрительным отношением к акцентам, каждая сволочь за Трампа голосовала — наконец удалось разглядеть его электорат вблизи.

Эта категория граждан США меня совсем не впечатлила. Понятное дело я относился к ним предвзято. Понятно, что в отличии от большинства мигрантов Флауэра это было малообразованное мелкоуголовное поселковое отребье — как и их президент.

В отсеке А кроме меня жил и Грут — вышвырнутый сюда за пьянку и грубости в адрес сержанта Бэтчелор. Еще тут обитался Илия — серб из Боснии, ни слова ни знавший ни по-английски, ни по-русски. В его медленной отрешенной речи можно было легко уловить славянские слова общего пользования и я был уверен — через пару недель общения мы создадим словарь понятных слов и культурный обмен пойдет быстрее.

С другой стороны общаясь с людьми языка которых не знаешь снова убеждаешься на сколько мы похожи на уровне основ, какого-то общего ядра, на которое просто набросили разные оболочки. У нас с Старым Илиёй даже телепатия установилась — я видел что он хочет сказать по его глазам, а он по моим — еще до того как я начинал его бомбардировать своим бессвязным английским, неграмотным русским и несуразным украинским.

Беда была в том, что говорил Илья крайне мало, будто отвешивал электронными весами кокс. С Грутом у меня и раньше ничего общего не было. И дело даже не в Сьерра-Леоне, откуда его импортировали в нежном возрасте. Он был намного младше, любил рэп и не читал книг. Я рэп не любил, а из-за того что читаю книги, мнил себя тогда редким интеллектуалом и эрудитом.

Недостаток общения и одиночество были изумительными условиями привести в порядок бортовой журнал Мейфлауэра. Я просыпался в три часа ночи, отжимался от пола, пил кофе и бросался лопатить обрывочные заметки сделанные в бараке и на бегу. Я скучал по корешам и от этого восстанавливать их портреты было изысканным удовольствием. К шести утра — когда поезд метро подходил к подъёму и дверь «Илтимос Суянмангиз» отъёзжала в сторону — у меня была почти готова следующая глава рукописного черновика «Книги Исы».

Возможность встретить знакомцев с Мэйфлауэра была только во время походов в клуб страдающих раком яичек и на сессии гаражного правосудия. Скорость работы чекистских троек замедлилась, хотя они явно спешили — машина арестов и репорта в газеты работала гораздо быстрее, чем сам процесс депортации. Тюрьмы наполнялись как в лучшие времена президента Каримова — основателя Успехской джамахирии.

Все было как у Трампа — нахватали людей, чтобы показать поселковым республиканцам результат, а как расстреливать быстрее или в унитазы спускать — не продумали, застряли. Ни у Каримова, ни у Сапармурода Туркменбаши Трамп ни учился. Так что хотел как лучше, получилось — как всегда — плати выкуп, выходи без разрешения на работу и жди суда — в ближайшие пару лет.

Сегодня писалось недурно, кофе действовал как по-рецепту и я решил убрать не только камеру, но и весь блок — сделала из меня Америка дворника-профи, модифицировала на уровне генома.

Позавтракал с аппетитом и двинул на очередной суд с сержантом Баталия. Добрым и лысым. Он всегда стоял за моей спиной во время скорых судилищ — охранял от посягательств маленький монитор и вебкамеру размером с кабачок. От этого он невольно знал мою историю — работу с ВВС США в Афгане, семью, детей и, хотя ему это не было положено — явно сочувствовал. Как и всякий зык, антенны которого постоянно прощупывают окружающих охранников на предмет отношения и симпатии, я не мог не воспользоваться добрым расположением сержанта.

Поэтому когда по дороге в гараж мы остановились у Джей 100 — официального названия иммиграционного барака «Мейфлауэр», я запёрся во внутрь вместе с Баталией — хотя это было грубое нарушение правил внутреннего распорядка. Большое Ноу-Ноу. Встав за широкой спиной Баталии, я ловко показал «фак ю» Джону Кошке и поздоровкался с остальными гребцами. Большинство еще подчищало завтрак с подносов и не спало — как принято утром.

Приятно повстречать старых друзей — как на свиданку сходил. И потом наша последняя выходка с Анмаром сделала нас героями флауэра — теперь о нас будут новеньким легенды рассказывать длинными тюремными ночами.

— Птель! Пааатель! — взывал Баталия к новенькому индусу — я такого уже не знаю. Поймали после моего переезда в сектор А.

Патель, очевидно уже крепко спал. Тогда я решил разбудить весь барак и снова очутиться в центре внимания электората. Решил блеснуть своим сербским. Недавно ходили с Ильей на прогулку — старый серб оказался неплохим баскетболистом.

Там, на стене, я обнаружил живехонького комара — редкость в стерильной тюрьме. Мы с Ильей наблюдали комара, даже не помышляя его убивать. В тюрьме ты становишься сентиментально нежным ко всем формам жизни, кроме человеческой. Убить сейчас здесь комара было все равно что пойти в зоопарк и выпустить там обойму в ученого индийского слона.