Мент завращал глазами — вот-вот предохранители перегорят, потом у него подгрузились алгоритмы и он снова пришел в себя:
- Ты должен сделать контрольный закуп. Адрес барыги помнишь? (Вот тут бы мне адвоката — но никто не предложил. А ломало уже совсем не по-детски и в любой момент я мог просто потерять сознание и грохнуться перед ним на пол)
- Адрес не помню. Место встречи знаю визуально.
- На карте покажешь? - Мент бодро вытащил айпэд.
Я глянул на его неряшливо брошеную на стол бляху: «Полиция Евклида. Отдел по борьбе с наркотиками» и ткнул в карту тремя кварталами выше Рейберна. Я вам не бой-скаут чтоб в топографии разбираться.
Мент глянул на меня с тоской и снова спросил:
- Ну ты чо, дурачок что ли? Это ж Восточный Кливленд уже! Не моя юрисдикция. Ты мне в Евклиде, в Евклиде барыгу дай!
Я развел руками — не рок-музыкант, чтоб у меня в каждом районе по драг-дилеру было. Мент сокрушенно глянул на часы.
- Ладно. Позже вызову.
Пришел конвой, а через полчаса меня уже перевели в кливлендскую окружную.
Там отчего-то забросили на строгий режим третьего уровня это за езду без прав! Очнулся в малюсенькой одноместной хате с толстеньким негритосом из уличной банды Квортер-бойз. Первые пять дней мне было абсолютно плевать где я и что я. Потом я неловко встал на ноги и стал править грамматику в его рэп речевках. Сокамерник успел написать сотни речевок, год «вводя в заблуждение следственные органы». Теперь я в любое время дня и ночи могу шастать по Вест 25- ой улице — вотчине банды Квортер-боиз и мне никто ничего не сделает.
Оттарабанил там 11 дней. Их зачли в срок и я ушел из суда под-чистую. Как мне казалось.
Через полгода, уже в Сиэтле, куда я приехал подработать, дописать роман и укрепится в тверезом образе жизни, мне пришел смс от жены. В нем была фотка ордера на арест от евклидского ОБН за «хранение и распространение героина». Это не стоило и выеденного пальца и у них ничего на меня не было. Я сел под красивую сиэтловскую елку, глотнул джина, который тоже пах елкой и вдруг по-ребячьи заплакал от обиды на судьбу.
Сижу теперь перед бесплатным адвокатом. Русский писатель и нештатный журналист. У меня есть пара минут чтобы сосредоточиться и выдать сюжет, который сломает суд и я выйду отсюда победителем.
Все должно и будет развиваться по правилам античной драмы: завязка, поворотный пункт и развязка-кульминация. Тут без вариантов.
28
С
ватался я в те времена когда еще не изобрели бит-торренты, а энтузиаст Гоблин только-только начинал переводить фильмы. Я очень хотел произвести впечатление на Баблоянов, а бабла у меня тогда не было совсем. И сейчас — тоже совсем нет бабла. Я решил потешить их фильмой. Купил диск «Чарли на шоколадной фабрике» с Джоннни Деппом. Диски в США продавали в аптеках.Месяц бился с переводом. Чудесный месяц осмысленного одиночества. Квартирка была уже обставлена, а жену — понятное дело, без совершения над нами ритуалов и таинств — ко мне не пускали. Всю свою любовь и легкую тоску я и вложил в этот перевод.
Слова шлифовались с трудом, как гранитные. Потерял форму, пока махал в Америке шваброй. До сих пор помню текст этого фильма наизусть. В нем песенок много — пришлось попыхтеть. Программу для синхронизации звука тоже купил — говорю же тогда пиратить с интернета только-только начинали. У меня и интернета вроде не было еще — только комп. Свел звук с картинкой — потом еще дней пять себя ненавидел за сухорукость. Но свел!
Одел воскресный костюм, поволок сокровище Баблоянам. С трудом дождался конца ужина — когда все прекратят жрать многочисленные навороты армянских блюд.Показывать Чарли жующим рылам было чистым кощунством.
Усадил их, включил наш с Тимом Бертоном проект и затаил дыхание. Вам надо бы объяснить — для автора важно мнение публики первую неделю-две. Произведение, оно как малый ребенок. Через пару недель виртуальная пуповина между автором, текстом и еще какой-то светящейся туманностью Андромеды навсегда прерывается. Вещь начинает жить своей жизнью и автора уже почти не заботит. Но вот в эти первые дни после рождения — автора можно брать голыми руками.
Баблояны начали жевать еще до того как по экрану перестали ползти вступительные титры. В конце первой сцены они отвернулись от экрана и стали переговариваться, неся откровенную пургу. Как же они не понимали, что в Чарли важно каждое слово. Каждое слово! Я испытал физическую муку.
Оставшись в комнате с женой, когда она заметила перемену в моем настроении сказал ей об этом кощунстве, театрально ломая руки.
«Мы не любим кино» - улыбнулась жена и стал собирать мне ланч на работу.
Пройдет десяток лет и мой роман издадут в самом крупном издательстве России. Мои неловкие слова, сорвавшиеся как брызги слез, мои слова ворвавшиеся как маленькие черти, в Московский Дом Книги на Арбате будут жить там целых полгода.
Издательство так и не вышлет положенные десять авторских экземпляров. Я дождусь, когда книжка появится в еврейской книжной лавчонке на Брайтоне и закажу текст, который знаю наизусть — закажу на последние двадцать долларов.