Книга Короткого Солнца

Он встал, чтобы поприветствовать меня, и Копыто со Шкурой тоже встали. Затем вошел Хеймер, одетый в черное, как авгур, и нам всем пришлось встать. Только тогда я понял, насколько полон зал суда, и по шуму, проникавшему через его массивные двери, понял, что толпа снаружи тоже хочет войти. Конечно, именно тогда Сайфер поймала мой взгляд, указывая на краснолицего мужчину рядом с ней и артикулируя слова, которых я не понимал. Она выглядела очень счастливой и почти вне себя от волнения, так что я предположил, что у нее были какие-то хорошие новости. Я улыбнулся ей и постарался выглядеть как можно увереннее, одновременно ломая голову над тем, кто же этот краснолицый мужчина, которого я должен был узнать.

Глава десятая ЧЕРЕЗ ДВЕРЬ КВАДРИФОНСА

Хряк перестал свистеть и сказал:

— Х'уже не так далехо, кореш. Хошь х'увидеть х'его?

— Город, в котором я родился? (Он сделал усилие, чтобы не сказать «увидеть».) Сказать по правде, я этого боюсь. Все изменилось, и, боюсь, не в лучшую сторону. Вряд ли в лучшую. Гончая, ты сказал, что Шелк больше не кальде...

— Хорош Шелк! — Орев, который ехал верхом на втором вьючном осле, взлетел ему на плечо и внезапно расцвел черным и алым в ярком солнечном свете.

— Тогда кто?

— Кто теперь кальде? — Со своего места на переднем осле Гончая оглянулся через плечо. — Муж генерала Мята. Его зовут Бизон. Кальде Бизон.

— Это хорошо. Я его немного знаю.

— Ты собираешься с ним поговорить?

— Речь Шелк, — пробормотал Орев.

— Я собираюсь попробовать. — После этого он замолчал, его мысли были заняты пустыми домами, мимо которых они проехали, и домами (многие из которых, по-видимому, тоже пустовали), к которым они приближались. Вверх по этой дороге Шелк ехал вместе с Гагаркой, а обратно — на поплавке, которым управлял Бекас, но Шелк мало говорил об этом. Он попытался припомнить, ходил ли сам по этой дороге, пришел к выводу, что не ходил, и вдруг при виде узкого старого дома, розовая краска которого выцвела почти до невидимости, а коркамень крошился, его захлестнула волна воспоминаний. Крапива, карабин на его плече, майтера Мрамор и оборванная толпа добровольцев, поющих, чтобы поднять себе настроение.

Я из города бегу,

Его видеть не могу.

Вот прелестный милый сад,

Фонтан с яблоней шумят.

Там красавица живет, меня ловко проведет.

Горький опыт не соврет.

Были и другие песни, много, но он смог вспомнить только эту. Крапива наверняка знает их все.

Он обернулся, чтобы посмотреть на дом, но тот уже скрылся за деревьями. Как долго он простоял пустым? Двадцать лет, пятнадцать или десять. Крыша протекла, и некому было ее починить, так что вода просачивалась в трещины в коркамне. Зимой вода замерзала, и с каждым годом стены трескались все больше и больше.

— Речь, речь, — предложил Орев. — Речь хорош.

Он улыбнулся:

— Если хочешь. Ты спросил, счастлив ли я вернуться в родной город, Хряк. Я сказал, что опечален мыслью о том, что могло случиться с ним в мое отсутствие. Мы только что проехали мимо дома, который мне запомнился.

— Знавал тех людей?

— Нет. Но однажды, еще мальчишкой, я проходил мимо него, и мы пели песню о доме с яблоней в саду. Я видел его, и там действительно был небольшой сад с яблоней. Кажется, я припоминаю, что на верхних ветвях было несколько яблок, хотя точно сказать не могу. В то время это казалось чудесным совпадением, волшебным совпадением и добрым предзнаменованием. В тот момент мы жаждали добрых предзнаменований. Мы даже не были труперами-любителями, хотя и считали себя таковыми.

— Хо, х'йа.

— Каменщики и плотники с карабинами, из которых они едва умели стрелять, с известковым раствором и опилками на коленях. У меня был карабин и игломет, и я безмерно гордился обоими. Ты был трупером, Хряк. Надеюсь, у тебя была лучшая подготовка, чем у меня.

— Не намного.

— Нет речь. — Орев уловил что-то в тоне Хряка.

— Мне стало интересно — надеюсь, ты не подумаешь, что я вмешиваюсь не в свое дело, хотя, возможно, так оно и есть, — не было ли у вас какой-нибудь церемонии посвящения. Жертвоприношение для Сфингс в каком-нибудь мантейоне, чтобы посвятить тебя и твоих товарищей искусству войны.

Хряк не ответил.

— Ты чем-то напоминаешь мне человека по имени Гагарка, а Гагарка был очень религиозен, несмотря на всю свою жестокость и развязность.

— Х'а твои боги позволили б х'им забрать мои зенки, кореш? Х'ежели б молился правильно х'и все тахое?

Он пожал плечами:

— Я полагаю, что они могли бы вмешаться, чтобы предотвратить такую жестокость, но, похоже, они редко это делают. Когда ты в последний раз был в мантейоне, Хряк?

Чтобы заполнить молчание, последовавшее за этим вопросом, Гончая сказал:

— Мы с Пижмой почти не ходим туда. Мы должны начать, если она беременна, иначе будет много проблем с обмыванием ребенка, не так ли?

— Дай х'им чо-нибудь. Х'эт все х'исправит.

— Я не богатый человек, — словно извиняясь, сказал Гончая. — Хотел бы я им быть.