Книга Лазаря

Затем хунган направлялся к митану и, дважды поцеловав его, принимался вырисовывать мукой круг, черпая ее из глиняной чаши. Внутри круга он той же мукой рисовал веве призываемого духа. Одновременно хор начинал петь католическую молитву, а барабанщики – отбивать ритм. Здесь появлялся бокор с черной курицей и ножом. Перерезав птице горло, он сцеживал кровь в чашу с остатками муки и размешивал получившуюся массу рукой. Хунган начинал призывать лоа, а бокор – кормить кровяной массой троих унси. Полагаю, чтобы приманить и задобрить кровью этого духа.

Хор, заканчивая петь молитву и не делая паузы, принимался тоскливо тянуть занудную африканскую литургию. Трое унси в такт пению и барабанному бою начинали танцевать, распаляясь и подбадривая себя нестройными выкриками до тех пор, пока вызываемый лоа не входил в одного из них. Одержимый валился на пол, суча ногами и пуская пену изо рта. Хунган, склонившись над ним, задавал вопросы, на которые тот отвечал то низким утробным, то визгливым голосом.

Зрелище было утомительным и где-то даже неприятным. Иногда некоторые детали обряда менялись, и лоа входил в самого хунгана. Случалось, что у митана отплясывала сама мамбо, потрясая обширными телесами. Длилось это представление около двух или трех часов, и высиживать до конца мне удавалось только с помощью плоской фляжки с ромом, которая помогала отключиться от происходящего и, бывало, даже слегка подремать…

Я собирался вечером посмотреть, как деревенские будут испытывать новый невод, но указания Матиаса игнорировать не следовало. Мари и я остались сидеть за столом с пустыми чашками из-под кофе.

– Ты неправильно делаешь, – вдруг негромко сказала Мари.

– Что неправильно? – взглянул я на нее.

Она приложила ладони к вискам, изобразив подобие маски аквалангиста.

– Серьезно? – я вспомнил загон со змеями. – Я так ограничиваю поле зрения, чтобы не выходить за тень.

– Нет, нужно не так. Следует смотреть очень пристально в центр тени так, чтобы периферийное зрение затуманивалось и тень как бы… заполняла светлые куски по краям. И дышать надо глубоко животом. А ты напрягаешься, и дыхание становится частым и мелким.

– Это тоже тебе бокор объяснял? – с досадой спросил я.

Мари серьезно кивнула.

Я представил себе неандертальца, дающего подробные инструкции Мари.

– Я даже не знал, что он говорящий. Все, что я слышал, – короткие фразы: идем со мной, сиди здесь, плохо, плохо, – как сумел изобразил я каркающий голос бокора. – Мне Матиас больше объяснял, чем этот питекантроп.

Мари рассмеялась.

– Да нет, он умеет хорошо объяснять. Прямо как человек.

Здесь уже засмеялся я.

– Мари, – успокоившись, обратился я к ней, – а как я выгляжу, когда в тени? Ну, или пытаюсь быть в тени. Тебя я видел как силуэт прозрачного дерева.

– Ты выглядишь, как обезьяна, – ответила Мари и, не успел я оскорбиться, добавила: – Как темное длиннорукое существо, с чуть расплывающимися формами и вытянутой кверху головой. Немного похоже на выкорчеванный пень с длинными корнями.

Я, признаться, не ожидал такого. Значит, бокор мне не соврал.

– А почему тогда ты выглядишь, как дерево? – спросил я, уже понимая, что задаю вопросы, как незрелый подросток.

– Для этих змей дерево – нейтральный предмет, который им привычен. Они же живут на деревьях.

– То есть… Ты хочешь сказать, – растерялся я, – что ты сама выбираешь форму, которую они… в смысле, другие… могут видеть?

– Конечно, – удивленно произнесла Мари. – В этом и цель. Животные и люди при необходимости должны воспринять тебя как нечто привычное и безопасное для себя. Ну, или наоборот, как самый страшный кошмар, если нужно до смерти кого-то напугать.

Для меня ее слова стали настоящим откровением. Я не мог понять, почему мне все это было неизвестно. Почему Мари знает, а я нет? Мы приехали сюда почти одновременно.

– Один из основных принципов обучения ордена, – добавила она, с тревогой глядя на меня, – чтобы увидеть что-то скрытое в других, нужно уметь быть другим.

Я решил, что с меня достаточно.

– Хорошо, спасибо, – сказал я. – Увидимся позже.

Вышел из столовой и отправился к себе.

По пути решил зайти к Виктории. Просто из вежливости. Гостевые комнаты в миссии располагались по обеим сторонам коридора, ведущего из просторной прихожей в холл перед молельным залом. Всего их было восемь, по четыре на каждой стороне. Две примыкали к небольшому залу, откуда можно было попасть в столовую, кухню, душевую и уборную, и всегда были закрыты. Остальные шесть никогда не запирались. В трех ближних к выходу размещались Хосе, Мари и я. Четвертую занимала Виктория, а пятую – погибший Эдмон, в комнату которого никто никогда не входил.

Топая в свою келью, расположенную у прихожей, я обратил внимание, что дверь в комнату Виктории приоткрыта. Оттуда доносилось мокрое шлепанье и слабое деревянное постукивание. Коротко постучав, вошел внутрь.