Книга Лазури

— Не верите или отказываетесь верить? Все, что случалось с вами, подтверждает это, но вы закрываете глаза от света истины.

— За последнее время случилось слишком много всего, что доказывает обратное…

— А сейчас вы стоите под дождем, дрожа в темноте, и не замечаете этого от боли внутри. И кто прав? Я прав, сэр, я.

— Тогда нет смысла бороться?

— О нет, есть. Есть способ все прекратить, все стереть, будто бы и не было этого безумного мира, и никого из нас и из всех живущих и живших и тех, кто придет потом.

— Лаплас?

— Я ведь говорил, с кем сражаюсь, но быть может, не упомянул, зачем. И все же наш враг, враг общий, не кто иной, как творец этого мира.

— Ты знаешь о нем больше, кролик, но я не собираюсь бросать ему вызов. Только спросить. Не более.

— Смешно! "Просто спросить…" — передразнил меня Лаплас. — Думаешь, ты первый? И скольким из вас он ответил?

— Но кто другой скажет, зачем я здесь? Зачем делаю все это? В чем смысл?!

— Можешь помолиться, — издевательски рассмеялся Лаплас. — быть может, он послушает.

— Не выйдет. Я не святой, чтобы спрашивать напрямую.

— Конечно, не выйдет. Впрочем, ни у кого не выйдет. Стал бы ты отвечать своему рецептору, если бы он вдруг спросил тебя, в чем смысл его существования? А если бы все они, перерождающиеся, день и ночь лезли к тебе с этим вопросом?

— К чему ты клонишь?

— Бог живет через нас, мы, все живые и не очень, делаем его бытие чуть более интересным. Ты обижался на меня, смотрящего ваше представление, а на него — не хочешь ли? Ты скажешь — он любит нас, а я не стану отрицать. Ты ведь тоже любишь литературных героев, верно?

— Хочешь сказать, что он читает мир, как книгу?

— В точку! Он "читает" Деревья, которые растим все мы. Ты не думал, почему люди так слабы и беспомощны?

— Чтобы из пылинки иметь возможность прорасти в бесконечность.

— Чушь! Вы, все вы — его рецепторы! Ваши души, ваши эмоции, жизни, создающие бесконечные вероятности, видимые во всей полноте только им — вот зачем вы живете!

Он сопереживает вам, каждому и всем вместе, от человека до цивилизации, своему величайшему творению, и вряд ли отвлечется на одного маленького человечка, точку в этой картине!

— Вряд ли? Или все же никогда? Должен быть способ…

— Я мог бы подсказать, но ты ведь упрям, медиум…

— Упрям. Видишь ли, когда-то я хотел быть мучеником, и до сих пор нахожу в этом нечто притягательное. Но концовки мне никогда не нравились. Я представлял, как в конце ставший святым не умирает, а обретает силу, чтобы наказать обидчиков…

— Видишь, — засмеялся Лаплас, — ты с детства стоишь на верном пути! Сила, способная изменить мир, и неважно, за кого страдать, чтобы получить ее — ведь весь мир сейчас сплошное страдание! Так почему же ты отказываешься от моих предложений?

— Я должен попробовать достучаться до небес, прежде чем отвернуться.

— Пробуй. Твой учитель тоже пробовал.

— Розен?

— Прежде чем прийти ко мне, он попытался и был наказан. Я оказался добрее, чем тот, к кому он пытался обратиться.

— Наказан? Но за что?

— За беспокойство. И не говори, что я не предупреждал. А ведь он и потом упрямо настаивал на своем. Бедняга, ошибшийся в собственных целях.

— Вот значит как. Спасибо, Лаплас.

— Спаси. тьфу! За что?

— Ты подсказал мне, что нужно искать. И подтвердил догадки.

— Что? Какие догадки?! Так ты… — Лаплас впервые вышел из образа спокойной вежливости.

— Я лишь поговорил с тобой по душам, кролик. Ты отличный собеседник, но вот одна беда — слишком увлекаешься пропагандой. Меньше фанатизма, меньше.

— Ты напрасно решился играть со мной, человечек, — Лаплас снова был спокоен, — знай свое место! Вы — мои игрушки, а не наоборот, и у тебя будет случай в этом убедиться.

— Об некоторые игрушки можно пораниться, сэр. А некоторыми — подавиться. Спокойной ночи.

— Мы еще встретимся, медиум.

— Несомненно, Лаплас, несомненно.

Шатаясь, я медленно побрел прочь, не разбирая дороги. Единственная мысль колотилась в голове, перекатываясь туда и обратно — «Он не настолько всеведущ, как хочет казаться!»

— Мастер!

Чей-то голос доносился издалека, знакомый, встревоженный, но я не мог понять, с какой стороны зовут. Внутри было тошно и тяжело, кровь гулко стучала в ушах. Озноб заставлял зубы выбивать чечетку, руки мелко тряслись…неужели я снова заболел? Или рассерженный кролик проклял меня из Зазеркалья?

— Мастер! Мастер!

Зачем столько крика, ведь я никуда не делся, стою здесь, в саду, промокая под ливнем, холодным, как мое сердце…что за путаница, почему…зачем я здесь?

— Мастер, что ты тут делаешь так поздно? В такую погоду? Пойдем в дом, не упирайся, — маленькие теплые ладони тянули меня куда-то и я плелся следом, просто потому что не было смысла сопротивляться. — Ты болен, мастер? Что с тобой?

Ступеньки оборвали непростой путь, подвернулись под ноги острыми деревянными ребрами и ватное тело обмякло и рухнуло, подминая под себя Соусейсеки. Она только коротко вскрикнула и замерла, не пытаясь выбраться из-под моей туши, а я почти ничего не понимал, воспринимая случившееся как сон или бред.

— Ты слишком тяжелый! — наконец сказала она. — Вставай, пожалуйста, осталось совсем немного!