Книга Лазури

— Тогда приступай, мастер, начинай прямо сейчас. Я буду являться к тебе изредка, чтобы проверить степень выполнения работы.

— Хорошо. Легкой дороги.

Коракс

Как бы мне не хотелось избежать этого, но иного пути не было. Ради жизни Соусейсеки, ради своего обещания, ради…всего остального — нужен был ритуал. Обряд, позволяющий мне поделиться частичкой себя с тем, кто мог вытащить ее страдающее тело с порога небытия.

Я наклонился над ней, провел дрожащими пальцами по трещине на ее щеке, окрашивая их тающей лазурью, смешавшейся со слезами.

— Соу, верю, что ты сейчас слышишь меня, — тихо сказал я, — слышишь и простишь то, что нужно сделать. Мне не уйти от расплаты за эту ошибку.

Стены мастерской жалобно застонали, рассыпаясь, старея и рушась, зазвенело бьющееся стекло оранжереи, занялись пламенем и обратились в золу выдуманные книги. Спустя несколько минут не осталось ничего, кроме парящего в воздухе чемодана. Только серое небо, тянущееся вниз клочьями рваных облаков и густо заросшая сорняками земля.

Я провел рукой над неподвижной Соу, зачерпывая горстью мерцающую лазурь, а вторую ладонь быстрым движением рассек об острый кончик ножниц. Наша кровь смешалась и задымилась, капая сквозь пригоршни, когда прозвучали первые слова призыва. Тогда я еще надеялся закончить все по-хорошему — жалкий глупец!

Земля, черная мать всего сущего, порождающая и отбирающая жизни, услышь зовущего кровью сына своего, обрати слух свой к просьбе его, открой тайные недра свои, чтобы единою слезою твоею были спасены двое!

Гулко пронеслись над пустошью слова, подхваченные ветром, всколыхнулись травы, окутав нас дурманящим ароматом, и дрожью под ногами откликнулась она на мое воззвание, смеясь. Какое дело ей было до порожденных, которые все равно должны были вернуться в ее мрачные объятия? Но я знал, знал и том, что иного ответа не дождаться от той, что порождала, чтобы приумножить и отобрать. Земля понимала человека только тогда, когда он говорил языком силы.

Лазурь чистая, небесный покров, испившая крови зовущего тебя, огради душу мою от зла, творимого руками, очисти ее от сомнений и слабости, укрепи в горниле кузнечном, чтобы страх не остановил меня на избранном пути!

И когда синее сияние ореолом растеклось по телу, я напрягся, доставая изнутри уже однажды помогавший мне свинцовый шар. Боль и страдания, таившиеся в нем, теперь вернутся обратно, к породившим их Земле и Морю.

Последний свободный вдох — и тяжелый металл падает, чтобы растаять блистающей лужицей, выпуская клубящийся в нетерпении рок.

Ради тебя, Соусейсеки.

Горит земля, содрогаются камни, и жестокая улыбка рассекает мое лицо, когда механические гиганты вгрызаются в податливую плоть, проникая в ее сокровенные глубины. Где-то там, в далеком реальном мире, трепещет в судорогах жалкое смертное тело, ведь мир этот — сон его, и Земля его — Море, и только боль везде одинакова — что тут, что там, что в иных слоях реальности. Расплата, очищение и плод его — слеза раскаяния, чистейшее серебро, из которого будет создан инструмент спасения.

Стены моего убежища дрожат, потрескивают, готовясь лопнуть и впустить все, от чего я так долго бежал. Впустить истину.

Но они простоят еще достаточно долго, чтобы я успел закончить начатое.

Истинное серебро обжигает руки, поднимаясь из развороченных металлической жестокостью недр. Земля уже не смеется, признавая мое право — на время.

Суисейсеки вскрикивает и расширяются глаза Джуна, когда я выношу из пышущих жаром недр соединенные со мной длинными лентами знаков рукавицы. И незатуманенным одержимостью фанатика остатком разума я их понимаю. Ведь серебро их сверху покрыто кожей. Моей кожей.

Я чувствую, как Джун одевает мои перчатки — или мои руки? — пересиливая страх и отвращение. Но он чувствует скрытую в них силу, и она приумножает его способности многократно. Теперь он точно может творить чудеса.

Фарфор срастается под нашими пальцами без следа, а тончайшие нити проникают вглубь, направляя и скрепляя тайные механизмы, созданные гением Розена несколько веков назад. Часы кропотливой работы пролетают незаметно, и, наконец, даже порванную одежду уже невозможно отличить от настоящей. Теперь Соусейсеки просто спит, ожидая, когда я поверну тяжелый ключ, лежащий рядом.

Время просыпаться.

Антракс

Повернувшись к выходу, я успел сделать два шага.

— Стой.

Я замер. Метель из ледяного свинца — жалкая метафора для того, чем был полон этот голос.

— Почему Лаплас прислал ко мне тебя, вместо того, чтобы явиться лично?

Дерьма всем в рот!

— Ты лишен санкции, мастер. Босс слишком занят, чтобы уделять внимание всякой мелюзге.

— Врешь, — холодно прервал он меня. — Я давно знаю этого кролика. Он все и всегда делает сам. Повернись!

Постаравшись скроить физиономию недовольной скуки, я взглянул на него.

— Ты забыва…

— Молчи! Я никогда не слышал о тех вещах, которые ты сейчас мне плел. Что за чушь насчет всех Семи Сестер? Как это может ограничить творца? И зачем Розену чужая кукла?.. Твой выговор… Форма твоего лица… Будь я проклят! Ты никакой не посланник!