Книга Легиона

Первый шаг в любом случае представлялся ему одинаковым: следовало добиться достаточно долгого проникновения в мир восприятия какого-либо объекта, чтобы идентифицировать его в пространстве с точностью до города, улицы, дома, проще говоря — выяснить, где он существует, и, наконец, увидеть его непосредственно. Сложность этого дела заключалась в том, что он поначалу измерял продолжительность вторжений секундами, а теперь, после всех тренировок, — двумя или тремя минутами, по истечении которых сперва возникало жесткое ощущение дискомфорта, а затем происходило кратковременное отключение сознания и возвращение в него в собственном теле. Повторное вхождение в тот же самый объект удавалось проделать не скорее, чем через четверть часа.

Надеясь на способность своего мозга адаптироваться к предъявляемым ему новым требованиям, Легион теперь часами отслеживал состояния перспективных объектов, то есть потенциально находящихся в одном с ним городе. Это оказалось безумно скучно — все равно что просматривать без конца фрагменты немого фильма о неинтересной жизни неинтересного человека, снятого в натуральном масштабе времени. Определить географическое местонахождение объекта оказалось непросто, даже если он находился на улице: люди крайне редко воспринимали зрением здания, улицы, площади целиком, одним словом, городской пейзаж, как таковой, а перед глазами мелькали, в основном, детали — выбоины тротуара и лужи, светофоры, подворотни, двери и номера домов. Но Легион, несмотря на скуку и периодические неприятные импульсы, упорно продолжал свои изыскания — и однажды ему повезло.

На дворе стоял дождливый октябрь, и Легион, естественно, пристраивался к объектам, испытывающим ощущение уличной сырости и прохлады, но все они, как назло, старались поскорее оказаться внутри помещений. И вот, наконец, ему удалось найти человека, который слонялся по городу и явно никуда не спешил. Он был не по сезону легко одет — Легион спиной чувствовал промоченную моросящим дождем куртку, и правый башмак протекал — пальцы ноги в нем мокли и мерзли, и при каждом шаге слышалось противное хлюпанье. Помимо дождевых неприятностей, объект испытывал чувство голода (похоже, с утра ничего не ел, решил Легион). Тем не менее он пребывал в хорошем настроении — это Легион сразу заметил — и был сосредоточен на том, что мысленно перебирал вереницы слов, некоторые из них иногда произнося вслух. Язык оказался русским, и это давало надежду. Легиону удавалось разобрать лишь редкие отдельные слова, но он хорошо улавливал общий ритм — несомненный и достаточно приятный ритм четкого стихотворного размера. Иногда поток слов останавливался, и одна и та же строка с небольшими изменениями повторялась несколько раз, либо с неуверенной интонацией произносились изолированные слова, а затем снова восстанавливался ласкающий слух внятный размер стиха. Итак, судьба свела Легиона с бродячим поэтом, под осенней моросью сочинявшим стихи. И самым важным для Легиона было то, что в отличие от других объектов, поэт видел город — Легион за это проникся к нему почти нежностью. Улицы, проплывавшие перед глазами поэта, сразу показались Легиону знакомыми, и вскоре он увидел то, что нельзя было спутать ни с чем на свете, — набережную Невы и кованый орнамент ворот Летнего сада. На время перестав бормотать стихи, поэт проследовал внутрь сада и побрел по боковой узкой дорожке, по самому ее краю, норовя при этом заодно ворошить ногами груды опавших листьев и прислушиваясь к их шуршанию. Легион удивился, сколь прекрасны и легки эти звуки — ведь впервые он слышал их ухом поэта. Специальным усилием вырвавшись из их плена, он выбежал на улицу и остановил первую попавшуюся машину.

Через десять минут он был уже в Летнем саду и тотчас настроился снова на внутренний мир поэта — тот стоял, опершись на ограду Фонтанки, и сосредоточенно разглядывал оранжевые и желтые листья, медленно плывущие по темной воде. Выбравшись почти бегом к набережной, Легион наконец увидел поэта обычным зрением.

До него было шагов двадцать, и Легион едва успел разглядеть потертый джинсовый костюм, соломенные, нечесаные и, похоже, немытые волосы, задумчивое веснушчатое лицо. Появление Легиона вызвало у поэта волну невнятного, но сильного беспокойства — он выпрямился и стал удаляться уже не прогулочным, а нервным и скорым шагом. Легион же переживал несуразную смесь эмоций как собственных, так и принадлежавших поэту: любопытство и желание приблизиться, гораздо более неодолимое, чем самое сильное любопытство, свой непонятного происхождения страх и внезапную встревоженность поэта, и его жесткое нежелание очутиться вблизи от этого холеного, одетого с иголочки, сытого пижона, каким ему виделся он, Легион. Сильнее всего оказалось стремление сократить дистанцию, и он стал догонять поэта. Тот, не оглядываясь, почувствовал это и побежал, не оставляя Легиону другой возможности, как тоже перейти на бег.