Книга Мануэля

Он все еще как бы проверял дверную задвижку и ключ, по временам озираясь, пробегая взглядом по комнате; услышав мой голос, он махнул рукой и, с улыбкой подойдя ко мне, усадил меня на край кровати, а сам стал на колени, глядя на меня так же внимательно, как осматривал комнату, затем начал снимать с меня туфли и гладить мне щиколотки. Тебе холодно, малютка, тебе надо еще выпить, давай покурим в постели и поговорим о том, о чем говорят, когда усталость отпускает на волю своих пленников и предлагает ответы на загадки.

– Андрес, Андрес, – я не мешала ему говорить, слыша его как бы издали, пока он как-то торжественно раздевал меня. – Андрес, дело не в условностях, просто мне остается одно – не видеть тебя больше, сменить тебя на скандинавские романы и поездки в горы с лыжами.

– Ну, конечно, – будто удивляясь, сказал Андрес, занятый замком бюстгальтера, – я это знаю, малышка, знаю, что и сам я должен переменить себя, заняться чем-то другим, разумеется, не лыжами, но другим, и об этом нам надо поговорить, то есть говорить надо мне при участии этой бутылки коньяка в виде отмычки и штопора для умственных пробок, если она сумеет это сделать. Зачем у тебя такой бархатный, такой нежный животик, ты вызываешь у меня нежность, а я не хочу, в эту ночь я не хочу нежности, детка, сам не знаю, что мне нужно, но во всяком случае не нежность, я ее не прошу и не ищу, и в этом смысле хорошо, что Людмила меня уволила, это распроблядски хорошо, потому что так не могло продолжаться, и виноваты были мы все, и вот я вдруг в роли идиота, который хочет неведомо какой ясности, хочет стереть черное пятно, узнать, что мне сказал тот тип в кино.

– Укрой меня, – попросила я, пытаясь высвободить ноги, зажатые между его ногами, и Андрес, все еще стоя на коленях, изумленно взглянул на меня и рассмеялся, бедняжка, голенькая, как ощипанный цыпленок, а я тут надоедаю тебе высокими материями, ясно, я тебя уложу, детка, я даже укрою тебя двумя одеялами, дабы твои ва

зомоторные механизмы, или как их там, наладили информационный круговорот и произвели тепловую реакцию, не считая бутылочки, которую мы сейчас разопьем, старичок выдал нам не абы что, а «Мартелль» с пятью звездочками, да еще и откупорил, вот умница, ей-богу. Ах, кстати, насчет черных пятен,

он раздевался, говоря со мной, глядя на меня, очень медленно расстегивал брюки, пальцы словно застывали на каждой пуговице, руки не слушались, пока он

Наверно, ты знаешь, где находится местечко, называемое Веррьер. Да, конечно, это по дороге в Со, в метро надо сесть в Люксембурге, это километров двадцать к югу от Парижа,

медленно вытаскивал сорочку из брюк, не расстегнув их до конца, затем он занялся пуговицами на сорочке,

там есть довольно приятная рощица, Андрес. Ах, значит, там. Что – там? То, что мне утром рассказала Людмила в час сумерек богов. Богов? Ну да, малышка, то есть когда Вотан, которым оказался я, смотрел, как рушится его царство, Людмила, эта обезумевшая Брунгильда, вознамерилась войти в иной мир, который они, за неимением лучшего названия, прозвали Бучей. Мне об этом что-то говорили, уж не припомню. Погоди, малышка, еще немного, и ты прочтешь об этом в газетах и, of course, будешь помалкивать, потому как картошечка будет о-очень горяча, понимаешь,

потом, сняв туфли, смотрел то на одну, то на другую, занятый столькими делами одновременно – надо говорить со мной, раздеваться, осматривать номер, словно что-то необычайное, разглядывать свою туфлю и ставить ее на пол, снимать

Разумеется, Андрес, но лучше ты ничего мне не рассказывай, мне вовсе нет надобности это знать

мало-помалу сорочку и брюки, роняя их на ковер, как сухие листья, совершенно забывая о них, засовывать большие пальцы под резинку трусов

Ба, малышка, я и сам мало что знаю, но, кажется, эти ребята, бог знает почему, нам доверяют, Маркос, он такой, Маркос, он невероятно отчаянный, и вот Веррьер, ладно, короче говоря, предупреждаю тебя, что произойдет нечто серьезное, покупай газеты.

– Ложись, – сказала Франсина, – у тебя гусиная кожа.

– Конечно, – сказал Андрес, стоя перед Франсиной, медленно стягивая трусы и оставив их на полу с остальной одеждой, – черное пятно – это, вероятно, она и есть, юна гусиной кожи, которая окружает самое главное, некий black-out [123], как раз для Юнга и Пишона Ривьеры. А недурны эти рюмки под «Мартелль», погоди, я поставлю лампу на пол, чтобы мы могли поговорить в приятной полутьме.