Книга масок

Вряд ли Баррес написал когда-нибудь (если не говорить о первых шагах его литературной деятельности) одну книгу, одну страницу, принадлежащую к области чистого, абсолютно бескорыстного искусства. Эти писания на «злобу дня» (в том возвышенном смысле, какой придавал этому понятию Гете), обличали в нем настоящую оригинальность, определяли его действительные, редкие заслуги перед литературою. Кроме глубоких идей, кроме пропаганды эгоизма, они представляют собой ценность, равную произведениям чистой красоты. Вот почему Баррес на одних производил впечатление философа, на других – поэта. Поклонники, следовавшие за его триумфальной колесницей, принадлежали к очень различным умственным кругам. Баррес умел очаровывать и подчинять себе людей. Тайну этого очарования ученики старались объяснить себе самым методом его писаний. Некоторые следовали за ним только до известной черты, до культа личного Я. Они проповедовали индивидуализм, несколько дикий, но в результате давший хорошие плоды. По их воззрениям, лучший способ достигнуть всеобщего благополучия это – создать, прежде всего, свое собственное счастье: парадокс, из которого только путем больших усилий можно выжать определенную мысль. Мысль эта тоже заимствована у Гете. Вот на каком пути некоторые из учеников Барреса постигли новые элементы сентиментального идеализма. Конечно, Баррес обтесал немало умов. Другие ученики пошли еще дальше в понимании своего учителя. Чтобы достигнуть счастливой жизни, которая, по словам Сенеки, требует золота и пурпура, надо уметь нравиться, а чтобы нравиться надо делать вид, что твое мнение совпадает с мнением большинства. Они поняли, что следует быть буланжистом в известный момент, социалистом – в другой. Они поняли, что писать анархические романы надо тогда, когда общество относится к анархизму благосклонно, а комедию на парламентские темы тогда, когда скомпрометировавший себя парламент служит темой разговоров ординарной толпы за простым завтраком. Таким образом невольно и сам становишься предметом молвы, незаметно овладеваешь умами тех самых людей, которых презираешь и осмеиваешь.

Эти постоянные совпадения между Барресом и толпой, совпадения, которых он никогда не сторонился – что это такое: определенный ли метод писаний или результат чрезвычайной подвижности его ума? Естественно ли, чтобы выдающийся человек был озабочен тем самым, чем озабочена толпа? Быть может, естественно: не надо забывать, что и незаурядный человек, если только он ищет расположения масс, в конце концов начинает думать их мыслями. В предвыборную статью Баррес умел вкладывать талант и идею. Те люди, которые презирали намеченную им цель, не пренебрегали, однако, средствами, о которых он говорил. Вот в чем заключался триумф Барреса.

Среди статей, намеченных в проспекте «Taches d'encre», бросается в глаза следующая под заглавием: «Valets de gloire: le Nouveau moyen de parvenir»[174]. Но я не знаю, был ли этот памфлет действительно написан. Вероятно, да. Из всех людей, сделавших желанную карьеру или только еще наметивших себе ее, Баррес меньше всего похож на выскочку. Никто проще его, никто достойнее его не переходил из тени в полутень, из полутени в полосу яркого света. У него прирожденное чувство аристократизма, и это чувство служит ему иногда критерием для суждения о целом литературном движении. «Последние рекруты натурализма, эти плоские фразеры, грубые сыновья тупых крестьян, иссушенные веками разночинства, не умеющие ни думать, ни улыбаться». Баррес умеет и думать, и писать. И он умеет улыбаться: улыбка не сходит с его уст. В этом вся тайна его очарования.

Баррес не смеется – это вульгарно. Он улыбается. Улыбается по поводу всех и всего, по поводу самого себя. Надо быть слишком счастливым, чтобы не смеяться никогда. Без сомнения, именно эта внутренняя ясность, эта безразличная, пресыщенная уверенность в собственных силах дала Барресу возможность создать такое произведение, как «Le Roman de l'Energie nationale»[175], в трех томах, с «картинами»: «Справедливость» и «Призыв к мечу». Должно ли это поколебать сложившееся у нас понятие о Барресе как о приятном скептике и дилетанте? Бывают моменты, когда Дон Жуан мечтает о женитьбе, когда дилетант хотел бы отдать себя в плен одной какой-нибудь сильной мысли.

Существуют умы индивидуальные, существуют умы коллективные. Эти последние и создают то, что мы называем цивилизацией. Путем долгих усилий, направленных к усложнению процесса жизни, все успокаивается в ясности завоеванного мира. И такое положение вещей почти всегда прекрасно. Оно лучше хаотического движения предыдущего момента. Моменты покоя прекраснее моментов работы. Это минуты любви и зачатий. Это часы величайшего человеческого роста. И тот, кто во время заката призывает к мечу, кто раздувает пламя вражды, тот только волнует этим души людей, не заставляя, однако, вибрировать их мускулов, ни собственного сердца.