Книга масок

В первом стихотворении этого тома – «Зима» – особенно живо выражено презрение бедняка ко всем ремесленникам политики и благотворительности, к равнодушным плакальщицам, живущим за счет нищеты, которая внимает их словам и готова их оплатить, к тем, кто имеет доход со слез голодающих, ко всем лицемерам, избравшим выгодное ремесло «жалеть неимущих», предаваясь пирам. В себялюбивом и огрубевшем обществе нет более прибыльной торговли, чем торговля милосердием, – торг бедняками требует меньше затрат и подвержен меньшим опасностям, чем торг неграми. Он только приятен. Жан Риктус довольно насмешливо говорит об этом в следующих словах:

Во Франции кому не лень,
Тот бедняками только занят,
И дзим, и бум! Так целый день
На тощем брюхе барабанят.
Нельзя нам быть без нищеты.
На бедняков пошла тут ловля!
Ведь коль не стало б бедноты,
Так прогорела бы торговля.

Самая интересная, своеобразная и наиболее популярная поэма из «Soliloques» – это – «Le Revenant»[216]. Содержание ее известно. Бедняк, пробираясь поздно ночью, вспоминает то, что когда-то ему рассказывали о Боге, Который стал человеком, жил нищим среди нищих и за благость и божественную смелость своих слов был казнен. Он пришел спасти мир, но злоба мира оказалась сильнее Его слова, сильнее Его смерти, сильнее Его воскресения. Но если люди через двадцать веков после Его пришествия так же жестоки, как при первом Его явлении на землю, то, быть может, пробил час нового Его воплощения, и он сойдет в образе парижского нищего, как некогда предстал в образе галилейского бедняка? И он, действительно, сходит. Вот он:

Дай посмотрю… О как ты бел!
Как бледен ты и как печален!
. . . . . . . . . . . . .
О как ты бледен, как ты бел!
Молчишь? дрожишь? стучишь зубами?
Ведь ты не ел? да, ты не спал,
Друзей, старик, не отыскал?
Велишь, чтоб на скамейку сел,
Или побродишь вместе с нами?
О, как ты бледен, как ты бел!
Как с того света к нам слетел!

Бедняк продолжает рисовать Христа несчастных, черта за чертою похожего на него самого. Мысль незаурядная, и я не удивляюсь, что отрывок этот, в который поэт вложил все волнение своей души, всю ее силу, производит захватывающее впечатление.

Рассказав затем Христу, во что выродилась Его религия благодаря низости священников и подлости верующих, Жан Риктус (Бедняк) вспоминает о своем даре лирического поэта. Прекрасная строфа казалась бы еще лучше, если бы стиль ее отличался чистотой.

Ты искрен был по крайней мере,
Всегда ты шел, всегда ты шел.
Любовной горечью горя,
Переходил пешком моря, —
Голгофы ты достигнул в вере.

Заканчивается она жестокими упреками, не лишенными величия:

Лети, объятия раскрой,
Навек себя в лазури скрой!
Ты, знамя верных поражений,
Ты, альбатрос больших крушений,
Ты, буревестник страшных бед!

Идея самоумаления смущает Бедняка. Он смешивает ее, подобно другим, с буддийским неделанием. Но в наше время, когда смешивают все, когда мозг, способный соединять и разъединять идеи по законам логики, кажется чудесным явлением природы, это не имеет никакого значения. Но идем вперед. В конце Бедняк видит, что обращался к собственному жалкому отражению в витрине виноторговца. Заключение третьей части довольно грубо, но выдержано в тоне той свободной искренности, которая, вообще, оживляет эти «Soliloques». «Ты, повергнувший ниц людей, поставь их снова на ноги!»

Разбудить в сердцах людей
Бога, спящего спокойно.

В конце книги, названной «Déception»[217], есть особенно интересный отрывок, заставляющий думать, что возвышенная поэзия не исключает подчас грубоватого стиля, усвоенного Жаном Риктусом у народа. Тут говорится о Смерти:

Господень гром, черница – мать,
Безгрудая, без угрызений,
Жестока сердцу, грозна лени,
Безглазая, без сожалений,
Надежде сломишь ты колени,
Красавицам несдобровать.
Вы знаете черницу – мать,
Что на щепы разит поленья?
И в гущу дерзких возмущений
Летит коса ее велений,
Что всех заставит замолчать.