Книга мертвых-2. Некрологи

Борис Гребенщиков исполнял эту мелодию много лет, выдавая за свою. Но родные авторы ее — Алексей Хвостенко и Анри Волконский. Анри живет в Израиле, если не умер. В последующие до приговора два месяца (судья объявил перерыв) я «включал» эту мелодию очень часто. Она помогла мне, вселив и в меня неземное, красивое, высшее безразличие.

В декабре 2008 года мне позвонила претендующая на звание последней жены Хвоста искусствовед Елена Зарецкая, пышная блондинка лет пятидесяти, и пригласила в Малый зал Центрального дома литераторов на вечер памяти Хвоста. Я уже подписал договор на «Книгу мертвых-2», потому решил заехать и посмотреть на моих сверстников, оставшихся в живых друзей Хвоста, чтобы оживить воспоминания. Я приехал с минимальным количеством охранников — двое ребят, еще двое ожидали в машине у входа. Охранять там оказалось не от кого, все присутствовавшие в заполненном на треть Малом зале были пожилые женщины и пожилые мужчины. Были господа с палочками, один тучный господин, присевший возле нас, тяжело дышал. Деформированные, старенькие. Рядом с Еленой Зарецкой за столом лицом к залу сидели, впрочем, две привлекательные юные леди. Я так и не узнал, кто они такие, вероятнее всего, это были дочери Зарецкой, и вряд ли это были дочери Хвостенко.

После полусотни неудачных опытов с компьютерной видео-трансляцией все же удалось нам увидеть некий джэм-сэйшн. Хвост, хрипло выпевающий свои тексты, подвывающий ему саксофонист, дергающаяся в такт гитара. Компания на видео была довольна происходящим, был доволен Хвост, все имели хорошее время. Это было милое комнатное искусство для своих, для кружка поклонников, где все со всеми хоть раз напились, все со всеми имели романы, все смотрели картинки друг друга и пели песенки.

Меня позвали к микрофону. Я сообщил присутствующим, что Хвостенко и Марамзин были моими первыми издателями (одними из первых), что я после запрошенных мне прокурором четырнадцати лет тихо напевал в «стакане» «Под небом голубым есть город золотой» (чистая правда). Мне аплодировали, и я понял, что я их расчувствовал, и тотчас покинул зал. Вероятнее всего, они подумали: «Вот, не такой уж он плохой мужик, Лимонов, наш все же, наш, хотя и убрел в сторону». Пару дней спустя я нашел именно такой отзыв в Интернете, взятый из статьи в «Литературной газете», что приходил Лимонов, видимо его все же тянет туда, откуда он вышел, из «нашей среды». Мнение ошибочное. Меня не только не тянет, я бываю в ужасе, когда мое любопытство исследователя забрасывает меня на сборища моих бывших приятелей и коллег. Я не выношу стариков и инвалидов, женщины старше тридцати вызывают у меня сочувствие и презрение одновременно.

«Авторская песня», — сказали извиняющимся тоном мои охранники, когда в машине я спросил их: «Ну как, понравилось?». Для них, поклонников «Рамштайн» и «Лайбах», лирика Хвоста прозвучала старомодным трэшем. Я ни о ком хорошо не отзываюсь? Я, что ли, виноват, что он много пил и мало работал?..

Смерть на Сансет-бульваре Хельмут Ньютон (Helmut Newton)

Я не родился с одной темой в голове. Я родился сложным. Мне близок и «острый галльский смысл» и «сумрачный германский гений». Мне близки и тюрьма, и ресторан. И ложе любви. В последние годы в Интернете всякие недочеловеки высказывают свое тусклое непонимание, почему я — человек протеста, «революционер», как они меня называют, появляюсь на «гламурных», как они такие вечера называют, сборищах. По простой причине, оунтерменши, что, помимо войны и разрушенных городов, я люблю и устрицы с шампанским (вкус отточил за четырнадцать лет жизни в Paris), и люблю лицезреть красивых девушек, и все это потому, что противоположный конец шкалы человеческой жизни, где унижения, тюрьма, война, смерть, мною хорошо разведан. Я впадаю в восторг от предельной удаленности устриц с шампанским от блюда, которым нас кормили в перерыв в Саратовском областном суде: суп с головами и хвостами килек — блюдо называлось «аквариум». Отвратительная гадость, я вам доложу. Я всю жизнь с пятнадцати лет и по сей день, то есть на протяжении пятидесяти лет (полустолетия!) пишу стихи. Их признают если не наилучшими, то из лучших стихов последнего полустолетия. То есть у меня есть вкус, стиль, и так случилось, что диапазон моего литературного и эстетического вкуса широк: от вонючего пойла с головами килек до устриц и «Вёв Клико» хотя бы.