Книга мертвых-2. Некрологи

По мере продвижения процесса, однако, родители приобретали опыт столкновения с режимом через его судебную систему. Слушая показания свидетелей обвинения, большая их часть — чиновники и милиция, родители убеждались снова и снова, что эти свидетели заведомо лгут. Что судебная машина настроена на осуждение. Потому они добрели ко мне день ото дня. Некоторые стали подходить и задавать вопросы. Я их переломил своим молчаливым упрямством. Я отказывался давать интервью в здании суда и тем показал, что не ищу себе рекламы. Я скромно входил и только рукой приветствовал ребят и девушек в клетках. Они же дерзко начинали кричать: «Наше имя — Эдуард Лимонов! Наше имя — Эдуард Лимонов!» Родители злились, пучили глаза, кричали мне, чтоб я это прекратил. Но они поняли, что их дети относятся ко мне вот так вот, что я для них непререкаемый авторитет. И стали, видимо, вдумываться.

Все это наблюдала Политковская. Она честно и исправно ходила на заседания суда и разразилась серией статей в пользу нацболов в «Новой газете». Она наставила общество, как правильно понимать нацболов, и общество, ведомое ею, на глазах меняло свое к нам отношение. В конце концов с этим новым благожелательным отношением общества вынуждена была считаться и власть. Потому приговоры, вынесенные тридцати девяти нацболам, хотя и не были оправдательными — тридцать один человек был отпущен из зала суда, пробыв за решеткой год, остальные восемь нацболов приговорены были к срокам заключения от двух до четырех лет, среди них три девушки, — однако без этого поворота общественного мнения срока были бы куда большими.

Анна Степановна навсегда запомнится мне окруженная стайкой матерей и отцов, которыми она верховодила с грацией и внимательным состраданием аббатисы монастыря. Всех выслушивала терпеливо и всем давала советы и утешала. Со мной она теперь вступала в беседы и даже советовалась, помню. Точнее спрашивала: «Как вы думаете?» — далее следовали ее попытки заглянуть в психологию судьи либо окружающей многочисленной милиции. Адвокатов в лучшие дни собиралось до двадцати шести человек. То есть, ей хотелось разобраться в настроениях и намерениях всей этой толпы.

Я пересмотрел многочисленные статьи Анны Политковской о процессе над тридцатью девятью нацболами. Она начинала понимать нас с малого. 8 августа 2005-го в «Новой газете» она присоединила нацболов к себе («нас») и к обществу. Она писала:

«Могут ли достигшие высокого профессионализма лицедеи определять чьи-то судьбы? Это очень серьезный вопрос: сегодня нацболов так судят, завтра нас, послезавтра вас».

Это дорогого стоило в тогдашней атмосфере лжи, распространявшейся о нацболах кремлевскими проповедниками и имевшей, увы, отклик в среде либеральной оппозиции. Дескать, «фашисты» эти нацболы, что их жалеть.

В номере от 14 декабря «Новой газеты», когда был оглашен приговор, вот как она его оценивает:

«Этот прецедентный, без сомнения, политический приговор говорит: „вина“ оппозиционно мыслящей части народа перед властями — в оппозиционности. И она может и имеет право быть зафиксирована юридически. До 8 декабря 2005 года власть хоть как-то возилась с оппозиционерами: то наркотики им подбрасывали, то пистолеты с патронами. Теперь посадила совершенно открыто. И, надо полагать, что круг рискует замкнуться окончательно: на представлении власти о самой себе как о той, которую критиковать могут лишь враги и безумные. Глядишь, еще год-другой — и дополнения к Уголовному кодексу внесут: за политику. <…> За политически мотивированным приговором по Ходорковскому-Лебедеву (когда все понимали, за что их судят, но судили как бы за другое) 8 декабря мы получили абсолютно политический приговор. Уже без всякого флера. „Декабристы“ сели за политику. И точка. Сломанных ими стульев и дверей никто в итоге так и не посчитал».