Книга мертвых-2. Некрологи

Он смотрел на гроб, в котором уплывало физическое тело женщины, которая родила его целых шестьдесят пять лет тому назад. С шестидесятичетырехлетием она его еще поздравляла по телефону, а к шестидесятипятилетию уже забыла, кто он такой. Когда он позвонил ей, чтобы поздравить с днем Советской Армии 23 февраля, она что-то лепетала в ответ, а потом вдруг сказала:

— Скажите сыну, что его отец умер!

— Мама, это я, твой сын, — заметил он, — а отец умер четыре года назад.

— Да-да, скажите ему, — ответила она и он заторопился закончить разговор. Ему стало неприятно глядеть в ее бездну.

И вот — последний путь. Он, видимо, чувствовал все, что чувствуют в таких случаях простые люди. Но поскольку был совсем не простым человеком, то чувствовал неглубоко. Не до слез, не до мурашек по коже. Если бы он хотя бы напился накануне, может, слеза-другая накатилась бы на глазное яблоко, и он сморгнул бы их. Но он не много выпил накануне, не случилось. Более сильным чувством, чем печаль (а он был печален), было, скорее, удовлетворение от того, что труп вывезен из квартиры и едет прямым ходом туда, где и полагается быть трупам — в крематорий-колумбарий. В конце концов, он почти сделал дело, ради которого приехал.

Он бегло пробежал по годам их совместной жизни, там не было печали — была молодая мать его, и был он — мальчик, чужой и, видимо, неприятный, хотя ловкий и, как сейчас говорят, «харизматичный». Таким, наверное, будет и Богдан, его поздний сын — чужим всем и одновременно соблазнительным… Из-под крышки гроба, он заметил, торчит часть цветка-гвоздики. И кусок одеяла — верблюжьего, таких уже не производят. Одеяло сгорит вместе с нею и присоединится к ее праху. Праха там будет всего ничего, мать высохла до тридцати с лишним килограммов.

Вдруг он почувствовал облегчение. Некая биологического свойства свобода опьянила его легкие. Все, я один, один, один! Как у скафандра водолаза, от меня отрезаны теперь все шланги, и я куда хочу, туда и поплыву.

Куда ты там поплывешь, одернул он себя. Куда? Ты давно освободился от них, давно перерезал шланги. Старуха, умершая в украинском городе, есть для тебя лишь эпизод в твоей подвижной жизни. Ты хоронил юных, что тебе смерть старухи! Не далее как в декабре ты стоял на заснеженном кладбище в подмосковном Серпухове, в мерзлую землю опустили гроб партийца. Он не дожил до двадцати трех лет. Его убили милиционеры за то, что он был членом твоей партии. Проломили череп бейсбольной битой. Вот там на кладбище ты неслышно всхлипнул. В нос, осторожно, чтоб никто не видел. Там были журналисты. Не мог же ты заплакать, железный вождь запрещенной организации! Ты всхлипнул. Никто не услышал. Сейчас ты везешь в крематорий лишь воспоминания…

Его охранники молчали. Женщины без умолку говорили о ценах на кремацию, которые поднялись, затем перешли вообще на рост цен. Русские женщины, они же украинские, высокоэффективны в соприкосновении со смертью. Они знают обычаи, не брезгуют сами обмыть тело трупа, обрядить его. Когда он с охранниками приехал с вокзала, целый женский отряд уже стучал ножами на маленькой кухне, нарезая салаты. Труп уже лежал обряженный и упакованный. Их не надо было ни просить, ни подгонять. Без оплаты, от радости жизни, куда входит необходимым элементом и смерть, они добровольно моют, обряжают, рубят, режут, варят картошку и готовят селедку. Они уже закупили десять бутылок водки и немного вина, когда он вошел в квартиру. Он смотрел на них, как на племя незнакомое, и изумлялся. Может, русские женщины презирают ежедневную жизнь и любят только праздники? А ведь смерть — это тоже праздник. Им бы каждый день похороны? «Фу, — остановил он себя, — как всегда, ты несешь ересь». Как был ты мальчиком не в своем уме, так и остался. Девочки в школе, помнишь, считали тебя сумасшедшим. Но случилось по Эразму Роттердамскому. Он как-то заметил: «Почти всегда побеждает тот, кого не принимали всерьёз». Победил ты, сумасшедший в глазах девочек — юных обывательниц. Впрочем, одновременно с едким осуждением, часть их была влюблена в тебя.

В крематории-колумбарии было спокойно. Сам крематорий выглядел несколько неуклюжим бетонно-стеклянным ангаром. Он мог бы служить в равной степени для ремонта или стоянки самолетов. Зато в колумбарии росли невысокие туи и можжевельники, голубые ели и пинии, которые обещали вскоре вырасти и создать покойникам еще больший уют, еще более терпкий запах, еще более глубокие и синие тени. Глядя из автобуса, он знал, что там есть свои аллеи и проспекты, и на одной из аллей вделана в плиту урна с прахом его отца, мужчины с недовольным лицом. После того, как кремируют старуху, урну с ее останками с примесью одеяла и одежды поместят рядом с прахом человека, которого она любила.