Книга Мёртвых

Я вспомнил Марианну, Ольху, и развлекал себя тем, что сравнивал их троих. А что мне еще оставалось? Каждая из них заставила меня измениться. В последнем случае измениться физически, однако ж я чувствовал, что наши сознания влияют и друг на друга тоже.

Марианна… Это имя я всегда вспоминал с болью. Столько возможностей, столько пережитого, и, естественно, столько лжи и обмана! Мы с ней были похожи, мы оба олицетворяли собой дикую природу, вот только моя природа — исконное зло, ведь Волк — результат порочного развития магической чумы в разумах и телах обычных людей. И я — впрочем, как обычно — все испортил. Ну, да ладно, проехали, все равно я никогда не привечал лес и жизнь в грязи. Пусть себе развлекается со своим прехорошеньким Авианом, а мне и без нее нормально.

А Ольха? Прекрасные были времена! Она росла буквально у меня на глазах (и я сейчас говорю совсем не про тело) и прошла путь от обычной городской девчонки до вполне себе приличного проводника, и дальше до моей законной жены. В отличие от хищной подобно черной пантере Марианны она больше походила на такого злого ежика, который бегает по лесу и ищет, в кого бы воткнуть иголки. И в отличие от твердой принципиальной эльфийки, она была готова меняться и понимала, что порой необходимо делать разные вещи.

Ну, а теперь мы подошли к еще одной героине моей трагической пьесы — Селесте. Она еще оставалась для меня загадкой. Внешне она походила на обычную странницу, в прошлом искательницу приключений, пережившую много плохого, но я ощущал, как медленно меня опутывает паутина ее контроля.

Несомненно, я сравнивал ее с ткачихой, плетущей свои сети. Она много чем со мной делится, а скрывает и того больше. Взять, к примеру, хотя бы эти ментальные атаки на мой разум… Честно говоря, я боялся, что может со мной случиться, ослабь я себя хоть на несколько минут. Могу ли я ей доверять?

— О чем задумался? — мы тем временем перешли хребет и уже видели вдалеке нашу деревню.

— Да так, — я кашлянул, пытаясь выдумать, о чем солгать. — Сколько мы испытаний проходим в своей жизни? Сотни? Тысячи? И каждое по-своему меняет нас, делает другим. Но значит ли это, что в наших ошибках виноват кто-нибудь другой? Значит ли это, что эти испытания оставляют на нашей душе незаживающие раны, неизгладимые шрамы?

— О как, — удивилась Селеста. — И что надумал?

— Думаю, нет. Я считаю, что самого себя надо воспринимать как данность, фигурку из воска, которую можно изменять и выкручивать, но эти трансформации вовсе не значат, что на воске остаются шрамы, э?

— Может быть.

Мы остановились, чтобы передохнуть, и Селеста достала из своей сумки немного мяса и воду, в которой бултыхались осколки льда.

— Наверное, себя можно — и порой даже нужно — менять, да и прошлое уже не вернуть. С каждым пройденным метром пути мы меняемся, но каждое изменение — неотвратная эволюция. Вот и все.

Женщина внимательно меня выслушала, а потом вдруг заливисто рассмеялась.

— Че ты ржошь? — вспыхнул я, искажая слова.

— Да нет, просто… Ха!

— Вот снова!

— Успокойся, — женщина примирительно подняла руки. — Я и не думала, что ты такой… философ. Большой злой Волк и мастер-демонолог любит вечерком посидеть у камина и излагать на бумаге мысли великого себя?

— Все возможно в этом сумасшедшем мире.

— Угу. Может, мне еще трубку в зубы взять и шляпу напялить?

— Э, женщина, хватит болтовни! До вечера осталось совсем чуть-чуть, а Гедин нас отпустил только до этого срока. Двигай булками, дорогая, скоро все закончится.

Женщина сглотнула. Она глубоко вдохнула и прошептала:

— Уже не терпится оказаться в другом месте.

— Тогда шевелись, мать твою!

К ужину мы дошли до таверны, заглянув на часок домой и приведя себя в порядок.

— Ну, девчонка, отдохнула? — Гедин поставил на стол перед нами бутылку вина и ухмыльнулся, тихо посвистывая в отросшую бороду. — Выпьем, и давай-ка шуруй работать!

Селеста фыркнула.

— Слушай, Гедин, нам надо поговорить.

— М? — я мысленно толкнул ее в бок, наблюдая, как алого цвета жидкость льется в кружку. — Кто отказывается от бесплатной выпивки, дурында? Глотни винца, а там мы его и разочаруем, а то щас скажешь, кто нам потом нальет?

— Ладно, — пробормотала она и взяла из рук старика кружку.

— Так, о чем ты хотела поболтать? — он закряхтел, забрасывая ногу на ногу и поудобнее устраиваясь на стуле. — Только учти: каждый пропитый час, милочка, идет в минус твоим чаевым. Тем более женский алкоголизм, как я слышал, того, не лечится…

Я расхохотался.

— Я тут подумала, — женщина вцепилась в кружку так, что побелели костяшки, — я уже отработала тут почти полгода и поняла, что мне тут совсем не место.

— О, вот как? — расстроено крякнул Гедин. — Так ты что ж, от нас уходишь?

— Да. Просто…

— А! — хозяин таверны поднял палец, призывая ее к молчанию. — Уходишь? И правильно, скажу я тебе!

— Правда?