Книга мертвых

В партии пронеслась весть: «Курёхин с нами!» Честно говоря, я знать не знал, кто такой Курёхин. Прожив столько лет за границей, я не знал русских персонажей, и если в политику вошел быстро и познакомился со всеми мгновенно, то искусство вновь узнавал медленно. К тому же, у меня возрастал скепсис: люди искусства оказывались сплошь и рядом бестолковыми и бесполезными для работы в партии. Ну конечно, их имена привлекали к нам их фанатов, но и полезность фанатов находится под вопросом. Наибольшую пользу принес Егор Летов, мобилизовав для партии чуть ли не половину российских панков. Однако сам Летов не только не смог наладить работу парторганизации в Омске, но даже «Лимонка» в городе не распространялась, хотя летовский авторитет был огромен, и найти пять-шесть панков для этой цели не составляло труда. Люди искусства ленивы и созерцательны. Как правило, они страстно поют о революции, смогут, наверное, петь для отрядов революции, но организовывать Революцию выше их сил.

Летом 1995-го в Питере Курёхин, куда более практичный, чем средняя звезда культуры, нашёл через свои связи подвал на Потёмкинской улице, и там обосновался избирательный штаб кандидата в депутаты Госдумы по 210 округу Александра Гельевича Дугина. В «Лимонке» появилась такая странная формула: «В Санкт-Петербурге по 21 °Cеверо-Западному округу баллотируется Александр Дугин (в связке с Сергеем Курёхиным)». Автор формулы — сам Дугин. Баллотироваться ни в какой связке, ясно, нельзя, кандидат в депутаты баллотируется один, как столб. Дугин неразумно решил, что имя Курёхина обеспечит ему победу на выборах. Курёхин — да, был мощно популярен, но не у избирателей, а как раз у тех, кто на выборы не ходит. Впрочем, и сам Дугин немного сомневался: «Питерские выборы активно поддержал мой друг Сергей Курёхин, культовый человек города, властитель дум, великолепный музыкант, артист, интеллектуал, художник. Его поддержка, я думаю, с лихвой восполнит то, что в этом городе меня знают меньше, чем в Москве. А там посмотрим, правильно ли мы поступили». Поступили неправильно, потому что ориентировали пропаганду на фанатов «Поп-Механики», а не на пенсионеров и бюджетников. Кампания получилась эстетская.

Время от времени Курёхин приезжал в Москву. Без Дугина. У него были здесь две девушки, «ночные бабочки», как я их называл: Ольга и Анечка — или актриски, или около-актриски. Вместе мы несколько раз ходили в ночное заведение «Маяк», в районе башни ВХУТЕМАСа (башню давно занимает художник Глазунов). Насколько я понял, Сергей состоял в странных отношениях с обеими девушками, но с Анечкой, веснушчатой, рыжей и худенькой, ему приходилось время от времени объясняться, а с калмыцко-монгольского типа Ольгой он не объяснялся никогда. Ночные разговоры у ресторанного стола — это скорее коллективная терапия, а не обмен мнениями или решение проблем, потому беседы эти были конвульсивным набором междометий. Мы строили тогда, я помню, вход в наш штаб на Фрунзенской, из окна сделали дверь, стали выкладывать ступени. Класть кирпичи и ступени пришлось мне. Наши юноши никогда не имели дела ни с кирпичом, ни с цементом. Ступени держатся до сих пор. Пальцы мне тогда разъело цементом. Подушечки пальцев. Боль была невыносимая. Потому, когда позвонил Курёхин и предложил встретиться в «Маяке», я отказался, сославшись на раны на руках. «Мы вас вылечим, Эдуард, приходите, девочки вас вылечат», — уговаривал Сергей. Я дал себя уговорить. Сидеть в ночи в своём личном хаосе, дома, мне не улыбалось. Днём я был среди партийцев, вечерами бывало страшновато. Ночами я плохо спал. В «Маяке» Курёхин заказал в качестве лекарства сметану, и Анечка окунала в неё мои бедные выжженные пальцы. В «Маяке» было тихо, никаких драк или особого шума, но обожатели постоянно подходили то к Курёхину, то ко мне. Мои чаще говорили глупости, что несли его обожатели, не знаю. Там была музыка. Слова лишь возникали. Основная масса посторонних людей держалась от меня подальше. Уже тогда между мною и обществом образовалась дистанция. Ныне ситуация даже ухудшилась.