Книга мертвых философов

Важно отметить, что и Тидеманн, и Теннеман сильно повлияли на Гегеля и его книгу «Лекции по истории философии» (1833–1836). С точки зрения Гегеля, мало что имеет меньшую значимость, чем знание того, как жил философ или в чем состояла природа его мнений, привычек или какова была его репутация. Философия определяется как «время, постигаемое в мысли». Тем самым, именно в философии выражается весь мир греков, жителей Средневековья и всех остальных. Более того, с точки зрения Гегеля, предыдущая история философии представляет собой, скорее, не историю ошибок, а последовательное раскрытие истины, которая находит свое полнейшее выражение – сюрприз! сюрприз! – в работе самого Гегеля.

Хотя предложенная Гегелем концепция истории была постоянным объектом атак, начиная с Маркса и Кьеркегора, она все равно представляет собой метод, по которому продолжает писаться история философии. Философия – это магистральное движение идей с востока на запад, от греков до «нас, европейцев» или «нас, американцев». Такое положение дел Джеффри Хартман назвал знаменитым выражением – «озападниванием духа (westering of spirit)». Мы похожи на греков, но, в каком-то смысле, выглядим более толковыми – ведь мы обладаем такими интеллектуальными драгоценностями, как самосознание, правильная логика и эмпирическая наука. Философия не выглядит как сборник различных традиций, а имеет нетронутый и уникальный греческий – то есть европейский – источник.

Было бы преуменьшением сказать, что эта версия истории философии оправдала и продолжает оправдывать своеобразный европоцентризм. То, в какой степени европоцентризм оправдан или нет в отношении философии – важный вопрос, и я хочу в этой книге прямо к нему обратиться. Позвольте мне, однако, сказать, что я скептически отношусь и к европоцентрическому подходу к философии и к попыткам критиковать привилегии греческой философии и считать, что истинный источник философии лежит в Персии, Индии или Китае (то есть в Азии), или в Египте (то есть в Африке). Философия не имеет подлинного источника и в значительной степени рассказ о жизни и смерти философов как раз и позволяет понять, что это дело довольно запутанно и разнообразно, как в фактической, так и в географической плоскости.

Книга мертвых философов – это, скорее, история философов, а не история философии. Это история о том, как многие смертные, материальные и ограниченные создания встречали последние минуты своей жизни, с достоинством или в бреду, с благородством или обливаясь потом от страха. Таким образом, мой подход можно считать совершенно отличным от подхода Гегеля. Я не воспринимаю историю философии как последовательное и логичное раскрытие «Духа», кульминация которого возникает в судьбе западной философии нынешнего времени. При таком подходе факты из жизни самих философов считаются неуместными. Мне представляется, что подобная концепция философии слишком нарциссична: согласно ей, единственная функция истории состоит в том, чтобы держать зеркало, позволяющее нам видеть отражение самих себя и нашего собственного мира.

Я же надеюсь показать, каким образом материальное качество множества жизней и смертей, о которых мы узнаем, препятствует движению в сторону «Духа» и ставит под сомнение четкий и определенный способ занятий философией. В этом смысле можно легко заметить что-то крайне высокомерное, даже пренебрежительное в том, как философ зачастую относится к жизни и смерти других философов. В курсе своих лекций об Аристотеле, прочитанном в 1924 году, Хайдеггер сказал: «Личность философа представляет лишь ограниченный интерес – он родился в такое-то время, работал, а потом и умер».

Эти слова демонстрируют олимпийское, почти божественное спокойствие в отношении философии и жизни. Подобная позиция не желает, а, может быть, и не может, рассматривать философа как создание, подверженное «всем болезням тела». В моем представлении, философ, относящийся с пренебрежением к жизням и смерти других философов, враждебен их (и своей собственной) индивидуальности, материальности и смертности. Такое отношение приводит – как в случае Гегеля и Хайдеггера – к триумфальной и превозносящей саму себя версии истории философии, которая в конечном итоге уродует прошлое.

В этой книге я представил довольно суматошный и разнообразный набор жизней и смертей, которые просто невозможно выстроить в единую концептуальную схему. Я надеюсь, что, глядя на все эти смерти, мы увидим не только свое собственное отражение, тянущееся нам навстречу, но и что-то на нас не похожее, далекое и отстраненное, но позволяющее чему-то научиться. Теперь же пришло время начать.

190 (или около того) мертвых философов

Досократики, физиологи, мудрецы и софисты