Книга Мирдада

МИРДАД: Здесь не слова берутся в расчет, добрый Мекастер. Важно то, что вибрирует в словах. А к этому восприимчив даже зверь. А кроме того, я вижу женщину, что смотрит на меня грустными очами Сим-Симы.

Мекастер: Но что толку так разговаривать с постаревшей и умирающей Сим-Симой? Не надеешься ли ты таким образом приостановить разрушительное действие старости и продлить дни Сим-Симы?

МИРДАД: Глубокая Старость — это страшное бремя, как для людей, так и для зверей. А люди еще удваивают ее тяготы своим пренебрежением и бессердечием. Новорожденному ребенку они щедро расточают свою любовь и заботу. А для людей, отягощенных возрастом, они скорее припасли безразличие, чем заботу, неприязнь, чем симпатию. С каким раздражением они смотрят на подростка, также их раздражает и человек, стоящий на краю могилы.

Самые молодые и самые старые одинаково беспомощны. Но беспомощность младенца подразумевает любовную, жертвенную помощь буквально каждого. А вот беспомощность старика может побудить только к неохотной помощи, да и то немногих. Но, воистину, старики заслуживают большей симпатии, чем младенцы.

Если слову приходится долго и громко стучаться, чтобы его восприняло ухо, когда-то чувствительное и внимательное к самому тихому шепоту,

Если когда-то прозрачный взор застилается жуткими пятнами и танцующими тенями,

Если вместо крыльев на ногах вырастают куски свинца, а руки, что формировали жизнь, превращаются в кривые грабли,

Если колени разъезжаются, а голова на шее словно кукла,

Если жернова сточились, да и сама мельница напоминает мрачную пещеру,

Если, вставая боишься упасть, а садясь с болью думаешь, удастся ли встать опять,

Если ешь и пьешь, а сам думаешь, удастся ли еще поесть и попить когда-нибудь, а не пить и не есть означает приближать ненавистную Смерть,

Да, спутники мои, если человек достиг Глубокой Старости, то самое время поддержать любовью его угасающие силы, помочь ему своими руками и ногами, своим слухом и зрением, чтобы он почувствовал, что дорог Жизни в свои преклонные годы ничуть не меньше, чем во времена взросления и юности.

Восемьдесят лет для вечности — не более чем мгновение. И человек, который плодоносил в течение восьмидесяти лет, — далеко не пустяк. Он служил поддержкой всем тем, кто снимал урожай его жизни. А с чьей жизни не снимают урожая буквально все?

Разве вы в этот самый момент не пожинаете урожай с жизни всех мужчин и женщин, когда-либо ступавших по Земле? И что такое ваша речь, как не урожай от их речей? А ваши мысли, разве они не подобны колоскам, собранным с их полей? Сама ваша одежда и жилье, пища и инструменты, законы и традиции, разве не являются одеждой и жильем, пищей и инструментами, законами и традициями тех, кто был и ушел раньше вас?

Вы не пожинаете какую-то одну вещь в какой-то один момент, а буквально все вещи и все время непрерывно. Вы — сеятели и урожай, поле и сборщики, а еще вы те, кто обмолачивает зерно. Если ваш урожай скуден, проверьте, какое зерно вы посеяли в других, а также, какое зерно вы позволили другим посеять в вас. Присмотритесь еще и к сборщику, и к его серпу. А еще — к полю и молотилке.

Старик, с чьей жизни вы сняли урожай и поместили в свой амбар, на самом деле достоин вашей самой внимательной заботы. Если вы будете озлоблены и равнодушны к его годам, которые еще так богаты тем, что можно снять, как урожай, подобный тому, что вы уже сняли и сохранили, и вам еще только предстоит его снять и сохранить, то горек он будет вашему языку. То же и с ослабевшим животным.

Плохо — воспользоваться урожаем, а потом обругать сеятеля и поле.

Будьте добры к людям любой страны и народа, мои спутники. Они — ваша поддержка на пути к Богу. И проявите особую доброту к старикам, дабы ваша черствость не обернулась ядом в пище, и вы никогда бы не смогли достичь своей цели.

Будьте добры к любым животным в любом возрасте. Они, хотя и бессловесные, но очень верные ваши помощники в долгой и трудной подготовке к путешествию. Особенно добры будьте к постаревшим животным, дабы ваше бессердечие не превратило их веру в безверие, а их помощь в препятствия на пути.

Было бы верхом неблагодарности сначала процветать на молоке Сим-Симы, а потом, когда она уже ничего не может дать, приставить к ее горлу мясницкий нож.

Наронда: Только Учитель закончил это говорить, как явился Шамадам в сопровождении мясника. Мясник направился прямо к Сим-Симе. Но не успел он взглянуть на нее, как мы услышали его радостный и насмешливый крик: ”И вы говорите, что эта корова больна и почти умирает? Да она здоровей меня, разве что очень отощала, бедное животное. Дайте ей поесть”.

Велико же было наше изумление, когда мы увидали, что Сим-Сима преспокойно начала жевать свою жвачку. Даже у Шамадама сердце смягчилось, и он распорядился принести Сим-Симе самые вкусные коровьи лакомства. Что Сим-Сима с удовольствием и съела.

XXIV. Законно ли Убивать для Еды?

Когда Шамадам с мясником ушли, Мекайон обратился к Учителю, спросив:

Мекайон: Законно ли убивать для еды, Учитель?