Книга не о любви

Это был ее удар, минута ее торжества — смотреть, как я поедаю хлеб. Она не знала, что потом меня рвало. Я все еще много времени проводила в туалете, но тем не менее не могла сдвинуться с отметки 69. В то время Дорис весила сорок килограммов и училась со средним баллом 0,9. Да еще и собиралась улучшить свои результаты.

— Зачем? — поинтересовалась я, когда она снова завела разговор о том, что ей нужно учиться еще лучше, что следует развиваться дальше. — Какой смысл? Это ничего не меняет. Все равно живем в дерьме.

Сама я с каждой неделей становилась все хуже. Просто не могла больше сконцентрироваться. Даже если урок проходил интересно, мне все равно казалось, что существует нечто более важное и неотложное, требующее моего внимания, но постоянно от меня ускользающее. Вместо уроков я видела фильмы. Хотела слушать, старалась, но, когда учителя мне что-то объясняли, в моей голове некто включал крошечный проектор, и приходилось снова и снова прокручивать один и тот же фильм. Я была единственной исполнительницей в единственном ракурсе — сидящая за партой в классе. Соседние парты пустовали. Внезапно я вставала, разбегалась и прыгала в окно. Всё. Не больше пяти секунд. Я прыгала боком, одну ногу вытянув вперед, а другую прижав к телу. Согнутая в локте рука перед лицом — такое я видела в сериале «Кунгфу». Фильм заканчивался когда стекло разлеталось вдребезги. Хуже всего было на химии. Стоило химику произнести термин или назвать сложную формулу, за которой скрывалось какое-нибудь железо или медь, как в голове у меня появлялся фильм. Я видела, как встаю, разбегаюсь, несусь к окну, а потом — бац! На некоторых уроках пленка прокручивалась раз двадцать. Дело не в том, что мне хотелось выскочить из окна или я намеренно вызывала все эти картины. Сцена больше походила на банальную мелодию, которая давно уже в печенках сидит, но никак не хочет отвязаться. Было по-настоящему скучно. Через полгода стало получше, теперь я отключалась не так часто. А потом, на математике, в моем внутреннем кинотеатре механик вдруг запустил новую пленку. На этот раз я находилась в здании, выглядевшем так, как голливудские декораторы могли бы представить храм древних египтян или ацтеков: высокие колонны, выкрашенные в красный, желтый и синий цвет, пыль, танцующая в пятнах света. Я была чуть ли не голой: длинный передник, видны загорелые, умащенные благовониями ноги. В руках большая серебряная чаша. Перед алтарем — верховный жрец в синих с золотом одеждах. Я благоговейно приближаюсь к нему, на каменном полу опускаюсь перед ним на колени и поднимаю чашу к подбородку. А потом блеск меча — и моя голова падает на лежащий в чаше торф. До этого я даже не поняла, что в чаше торф. И этот фильм тоже длился не больше десяти секунд, потом я вернулась на урок математики. Я пропустила не больше одной фразы из того, что говорила училка. «Будь внимательной, — подумала я, — сосредоточься! Тебя обязательно нужно сосредоточиться! Нельзя все время витать в облаках!» Пока я это думала, пропустила еще одну фразу. Сейчас, наконец, я начала слушать, но теперь уже ничего не понимала, поэтому взгляд мой стал растерянным, в нем читалось отчаяние. «Ну и дура, просто на редкость тупа», — подумала я о себе.

«…Поэтому в данном случае воспользуемся формулой трехчлена», — произнесла учительница, а я снова опускалась на колени, видела блеск меча, и моя голова мягко падала в наполненную торфом чашу.

После того как я получила за контрольную по химии третий «неуд», отец отказался давать мне деньги на учебники. Человек, получающий по химии сплошные «неуды», был в его глазах конченым. К счастью, большую часть книг нам выдавали бесплатно. Наш химик, доктор Кирш, учитывая мои устные ответы, вывел мне в табель четверку с минусом. Вот анекдот! Ведь на уроках-то я и рта не раскрыла. Однажды Кирш пытался меня спросить. Я запаниковала и молча уставилась на него. Последние пятьдесят уроков химии я провела то непрерывно сигая из окна, то регулярно лишаясь головы. Кирш был нормальный мужик. Темные волосы, которые он мокрыми гладко зачесывал назад, как герои американских фильмов сороковых годов. Он начал что-то объяснять, я слушала, и, удивительный случай, фильмы не начинались, но все равно у меня не было ни малейшего шанса въехать в его слова. Спокойно и доброжелательно задавал он один вопрос за другим, и наконец я не выдержала (ведь он так из-за меня старался!):

— Я этого не знаю! Я вообще ничего не знаю. Не нужно мне ничего объяснять. Этого я никогда не осилю.

Кстати, в этом я оказалась права.

Ты когда-нибудь видела рака? — спросил Кирш.

Первый вопрос, на который я могла ответить. Я кивнула.

— И что же, ты все время ждешь, пока он свистнет на горе?