Книга непокоя

Человек действия, как правило, бодр и оптимистичен, потому что кто не чувствует, тот счастлив. Человека действия можно распознать по неизменно хорошему настроению. Кто работает, бывая не в настроении, лишь помощник действия; в жизни он может быть, например, счетоводом, как я. Кем он не может быть, это правителем, вещами он распоряжается или людьми. Условие правления – нечувствительность. Правит тот, кто радостен, ведь чтобы быть грустным, надо чувствовать.

Патрон Вашкеш сегодня совершил некую сделку, в результате чего разорились один больной и одно семейство. В процессе сделки этот больной существовал для него лишь как противная сторона в коммерческом споре. Только по завершении сделки вернулась к нему чувствительность. Только потом: это ясно, ведь вернись она раньше, сделка никогда бы не состоялась. «Мне жаль этого чудака, – сказал он мне. – Он остается в нищете». Затем, зажигая сигару, добавил: «Во всяком случае, если ему понадобится что-то от меня, – по-видимому, он имел в виду милостыню, – я не забуду, что обязан ему хорошей сделкой и десятками тысяч эскудо».

Патрон Вашкеш – не разбойник, он просто человек действия. Проигравший в этой игре может рассчитывать на милостыню от него в будущем, ведь патрон Вашкеш – благородный человек.

Такими же, как патрон Вашкеш, являются все люди действия – воротилы промышленности, индустрии и торговли, политики, военные, религиозные и социальные идеалисты, великие поэты и великие художники, прекрасные женщины, дети, которые делают, что хотят. Приказывает, кто не чувствует. Побеждает, кто думает только о том, что необходимо для победы. Остальные, некое человечество, вообще аморфное, чувствительное, наделенное воображением и слабое, – не более чем декорация, на фоне которой двигаются эти сценические фигуры, вплоть до того момента, как пьеса с марионетками заканчивается, не более чем пошлая глубина квадратов, на которых стоят шахматные фигуры, до того, как их откладывает Великий Игрок, что развлекается, играя против себя самого.

Вера есть инстинкт действия.

Я принадлежу к поколению, что унаследовало отрицание христианства и пришло к отрицанию всех других религий. Нашими родителями еще двигал импульс, который заставлял их, уйдя от христианства, искать других иллюзий. Одни были энтузиастами социального равенства, другие поклонялись красоте, иные верили в науку и в ее пользу, и были такие, что, не отказавшись от христианства, искали на востоках и западах другие религиозные формы, не опустошенные настоящей жизнью, которые бы поддерживали их сознание.

Все это мы потеряли, все эти утешения оставили нас сиротами. Каждая цивилизация следует внутренней линии той религии, что ее представляет: переходить к другим религиям – это значит потерять эту, а в конце концов потерять их все.

Мы потеряли эту и другие тоже.

Мы остались, предоставленные каждый себе самому, в отчаянии от ощущения себя живущими. Некое судно кажется предназначенным к плаванию; но его предназначение – не плавание, но лишь прибытие в какой-то порт. Мы обнаружили, что находимся в плавании, не имея представления о порте, где могли бы укрыться. Мы воспроизводим в искаженном виде авантюристическую формулу аргонавтов: плавание является необходимым, жизнь таковой не является.

Без иллюзий мы живем только мечтой, она – иллюзия тех, кто не может иметь иллюзий. Живя собою самими, мы уменьшаем себя, потому что человек совершенный – это человек, не знающий себя. Без веры мы не имеем надежды, а без надежды не имеем и самой жизни. Не имея идеи будущего, не имеем и идеи сегодняшнего дня, потому что сегодня для человека действия всего только пролог будущего. Энергия борьбы родилась мертвой вместе с нами, потому что мы родились без энтузиазма борьбы.

Некоторые из нас застыли, одерживая бессмысленную глупую победу над повседневностью, ничтожной и низкой, в поисках хлеба насущного, стремясь добывать его без ощутимого труда, без сознательного усилия, без благородства достижения.

Другие, лучшего происхождения, удерживаются от публичных вещей, ничего не требуя и ничего не желая и пытаясь донести до голгофы забвения крест простого существования. Невозможное усилие для того, у кого нет, как у Несущего Крест, божественного начала в сознании.

Иные, поглощенные работой, не связанной с душою, предались культу путаницы и известности, считая, что жили, если о них говорили, веря, что любили, когда сталкивались с внешней стороной любви. Жить – причиняло нам боль, потому что мы знали, что мы живые; умереть – не ужасало нас, потому что мы потеряли нормальное понятие о смерти.

Но другие, Раса Конца, духовного предела Глубокой Ночи, не имели достаточной отваги для отрицания и поисков убежища в себе самих. То, что они переживали, происходило в сопряженности с отказом, с неудовлетворенностью и с отчаянием. Но они проживали это изнутри, без движений, замкнувшись, по крайней мере, в образе жизни, в четырех стенах комнаты и четырех стенах неумения действовать.

Эстетика уныния