Книга ночей

Виктор-Фландрен решил раздеть Мелани и смыть с нее всю излившуюся кровь, застывшую на ее теле черно-багровой коркой. Он спустился в кухню за водой. Дети сидели у стола в немом оцепенении; он даже не взглянул на них. «Папа, — спросила вдруг Матильда странно хриплым голосом, — откуда вся эта кровь?» Но отец не ответил и торопливо унес из кухни кувшин с тазом.

Окончив последний туалет Мелани, он сорвал полог и завернул в него тело от шеи до пят. Теперь, когда ее кожа побелела, как мел, а голова и тело были туго запеленуты в цветастую материю, Мелани стала неузнаваемой. Виктор-Фландрен смотрел на эту недвижную чужую мумию и никак не мог понять, куда же девалась прежняя, крепкая, округлая Мелани и что за съеженное маленькое существо лежит на этой слишком широкой постели. Он не услышал робкого стука в дверь и шагов детей, прошмыгнувших в спальню. Они тихонько подошли к кровати и долго недоуменно разглядывали странную обстановку — скомканные окровавленные простыни, покрывало и одежду матери, брошенные в угол, отца, стоявшего спиной к ним и лицом к постели. Его плечи показались им непривычно широкими, как у великана. А потом, что это за крошечная женщина лежит в разоренной постели матери и почему она так нелепо обвернута пестрой занавесью?

«Где мама?» — резко спросил Матюрен; он не признавал мать в этой жалкой, распростертой перед ними кукле. Золотая Ночь вздрогнул и повернулся к детям, не зная, что им ответить. Марго подошла к кровати и вдруг восхищенно прошептала: «Ой, какая кукла! Наша мама превратилась в куклу!.. До чего ж она красивая!..» — «Мама умерла!» — сурово прервала ее Матильда. «Какая красивая!..» — твердила Марго, не обращая внимания на остальных. «Мама… умерла?»— неуверенно спросил Огюстен, плохо понимая смысл этого слова. «Красивая… красивая… красивая…» — как заведенная, твердила Марго, склонясь над телом матери. «Да, она умерла!» — громко отрезала Матильда.

Виктор-Фландрен смотрел на детей, и их лица плясали у него перед глазами, точно языки пламени. Вдруг он бурно разрыдался и рухнул в ноги кровати. Слезы и слабость отца испугали мальчиков даже больше, чем смерть матери. Огюстен прижался к стене и начал монотонно и торопливо перечислять в алфавитном порядке департаменты и их столицы: «Алье, столица — Мулен; Альпы Верхнего Прованса, столица — Динь; Верхние Альпы, столица — Гап; Ардеш, столица — Прива…»

Матильда подошла к отцу и сказала, стараясь приподнять его голову: «Не плачь, папа! Я здесь, с тобой. Я тебя никогда не покину, правда, никогда! Потому что я никогда не умру!» Золотая Ночь схватил и прижал к себе девочку. Он не понял смысл ее слов, но она-то сама хорошо знала, что говорит. Она дала обет и клялась его исполнить. Матильда и в самом деле посвятила свою жизнь этой клятве, которую только одна и понимала, — клятве нерушимой и вечной преданности отцу. И этой преданности со временем было суждено увенчаться горьким и яростным одиночеством, ибо ее отравила взрослая, свирепая ревность, как будто девочка получила в свою долю наследства от матери ее жадную, всепоглощающую любовь к Виктору-Фландрену. «Красивая… красивая…» — все еще бормотала Марго, робко гладя ледяные щеки Мелани. «Сомма, столица — Амьен; Тарн, столица — Альби…» — тупо перечислял Огюстен с видом наказанного ученика, которому велели сто раз повторить невыученный урок.

Внезапно Виктор-Фландрен отстранил Матильду и встал, как ни в чем не бывало. Казалось, вместе со слезами он избавился сразу от всех чувств — страха, стыда, печали. Не оборачиваясь, он вышел из комнаты и спустился во двор. Эско наконец утихомирился; стоя посреди двора, он тянул массивную голову к солнцу, которое давно стояло в зените, добела раскалив небо с мелкими курчавыми облачками. Виктор-Фландрен зашел в сарай, взял тяжелый дровяной колун и направился к жеребцу.

Увидев хозяина, Эско радостно заржал и потянулся к нему, готовясь, как всегда, уткнуться головой в плечо. Но Виктор-Фландрен не ответил на ласковый порыв коня; он обошел его, встал сбоку, крепко сжал в руках деревянное топорище, понадежнее утвердился на ногах и, высоко взмахнув колуном, с бешеной силой обрушил его на шею жеребца. Эско как-то удивленно содрогнулся; его шатнуло, будто он ступил на скользкий лед. Исторгнутое им ржание прозвучало гортанным, почти человеческим воплем. Виктор-Фландрен поднял колун и нанес следующий удар. На сей раз конь издал пронзительный визг, перешедший в хрипение. Его ноги начали подгибаться. Золотая Ночь в третий раз обрушил топор на шею, целясь в широко разверстую рану, из которой потоком хлестала кровь. Эско рухнул наземь, в кровавую жижу. Виктор-Фландрен наклонился и опять яростно заработал топором до тех пор, пока не отделил голову поверженного коня от тела, которое еще несколько секунд билось в конвульсиях. С отрубленной головы на хозяина смотрели выпученные глаза, полные недоумения и ужаса.