Книга ночей

Вот уже начались конвульсии

Плот кружится вокруг своей оси в невидимом водовороте внезапно тысячи шумов сотрясают город колокола гудят вовсю хлопают ставни свистят поезда проносящиеся по железным мостам пронзительно звенят трамваи

пробираясь по узким улочкам воют на луну собаки плачут младенцы кричат мужчины и женщины голосят сирены но весь этот гвалт вскоре заглушает один только стук каблуков женщины

торопливо идущей по туннелю

стук каблуков и звонкое эхо стука

ее глаза затуманены потом

и в них расплывается любой образ

образы смешиваются сплетаются уничтожают друг друга

он чувствует как тяжелеет его тело

напитанное грязью ночного мрака

с этим адским огнем внутри

земля качается все куда-то летит

он катится вниз обдирает плечо о выступ скалы

и вся мешанина из пережеванных красных зерен ставшая жгучей лавой

поднимается к горлу заполняет рот и он приникнув лбом к камню извергает рвоту

долго

красную пережеванную мешанину

Красное платье женщины с манящими бедрами

что танцует на пустынной площади

пот струится по его телу

он царапает пальцами землю

он хочет пить

он кусает землю

или свой кулак

он уже не понимает

Снова с неожиданной силой встает ветер но теперь уже в его

только в его теле

Он видит книгу

огромную

в черном кожаном переплете

книгу большую как человек

книгу с мужскими плечами

книгу охваченную конвульсиями

Книгу

всю гудящую от ветра

от его то низких то пронзительных завываний

корчится извивается

как больное животное

Хлопают ее страницы

ветер обдирает слова

истекающие слюной черной кровью

Это течет у него изо рта. Он хрипит. Ему больно. Ему чудится будто он говорит зовет называет. Ничего этого нет. Он хрипит извергает слюну рвоту. Черную вязкую кровь.

Он снова переворачивается на спину задыхаясь пытаясь держать глаза открытыми.

Ночь. Пожирает ночь.

Лужайка тихонько кружится — большая карусель деревьев и животных что везут на себе безумных детей фантастические силуэты.

К ледяному поту примешивается другая вода, на сей раз жгучая. Слезы.

И вот старый человек. Золотая Ночь-Волчья Пасть,

плача, зовет свою бабушку.

«Виталия! Виталия!..» —

шепчет он, как будто одно лишь это старинное имя не умерло, не поддалось забвению.

Оно тут, это имя, совсем близко, теплое, родное; оно отвечает: «Я здесь. Спи. Спи спокойно…»

и укрывает его золотистой тенью.

И из-под его затылка, как раз в том самом месте, где он рыл,

кусал землю,

у подножия скалистого выступа,

выступила вода.

Светлая, прохладная вода

которая омыла его голову

омыла лицо

освежила рот

«…Спи, родненький, спи, мой маленький…» — повторяет голос Виталии.

В тот же час, когда на лужайке Леса Мертвого Эха, из-под головы Виктора-Фландрена Пеньеля, по прозвищу Золотая Ночь-Волчья Пасть, забил источник, там, на Верхней Ферме, Полина произвела на свет своего второго ребенка.

Это был мальчик. Красивый мальчик, полный жизни и сил, со всклокоченными волосами цвета меда и янтаря. Он издал протяжный крик, подобный звуку трубы, и весело задрыгал ручками и ножками в воздухе, куда его поднял отец, словно заранее отметая от себя все мрачные тени прошлого.

Ему дали имя Шарль-Виктор.

Он был самым младшим в роду Пеньелей. Первым послевоенным ребенком. Ребенком, родившимся после всех на свете войн. Тем, на ком закрывалась Книга Ночей — Книга Имен и Криков.

Но книга закрывается не для того, чтобы закончиться, умолкнуть

Последнего слова не существует. Не бывает последнего имени, последнего крика.

Книга просто перевернулась. И теперь ее нужно будет листать в обратном порядке, до первой страницы, а потом начать сначала. Только с другими именами, с другими лицами.

Шарль-Виктор Пеньель, тот, кого позже назовут Янтарной Ночью, родился, чтобы, в свой черед, бороться в ночи. В полуночи Ночи.