Книга о Боге

— Что? Ты был здесь только три года? А у меня такое чувство, будто мы знакомы лет десять! Неужели всего три года? За эти три года ты прожил по крайней мере пять, так хорошо ты здесь освоился Это поразительно! Только японцы на такое способны. Да, ваша пресловутая готовность к харакири…

Последние слова он произнес, явно подтрунивая, что позволило мне оставить их без внимания…

Что касается второй цели, то профессор Сорбонны Симьян, опекавший в свое время профессора Итои, принял меня к себе на кафедру и взял на себя труд руководить моими изысканиями в области теории денежного обращения, которой занимался Итои. Он познакомил меня с профессорами Бугре и Фоконнэ, социологами школы Дюркгейма, так что я смог участвовать и в работе их кафедр. Спустя три года я представил профессору Симьяну докторскую диссертацию на тему «Динамика количества и стоимости денег», а для профессоров-социологов написал небольшую статью в издаваемый ими известный журнал «Анне сосиоложик», в результате чего после возвращения на родину удостоился чести считаться членом редакции этого журнала от Японии…

Словом, я полностью выполнил обе стоящие передо мной задачи и очень этим гордился. Как сказал Луи Жуве, я сумел за эти три года сделать столько, сколько другой не сделал бы и за пять, это льстило моему самолюбию и внушало тайную уверенность в своих силах. На самом деле мне просто повезло: стоимость японских денег в то время была сравнительно высока, один доллар равнялся двум иенам, а Франция переживала период послевоенной инфляции, и курс франка упал очень низко, покупательная способность одной иены равнялась ста, а то и двумстам франками. В результате мне, бедному студенту, удалось проникнуть в самые разные круги общества и преуспеть в том, что всегда считалось невозможным, а именно купить время за деньги, и, как ни стыдно в этом сознаваться, это тешило мое тщеславие.

Но теперь, оглядываясь назад с высоты своих девяноста лет, я понимаю, что всеми своими успехами я был обязан еще и дурным свойствам моего характера: поставив перед собой какую-то цель, я всегда шел к ней напролом, ничего вокруг не замечая, абсолютно ни с чем и ни с кем не считаясь. Я вел себя как последний эгоист, забывая даже о своей юной жене. Я был беспечен и самодоволен, считая, что добиваюсь своей цели не только ради себя, но и ради всех окружающих, поэтому все должны радоваться моим успехам. И конечно же Бог-Родитель — Сила Великой Природы — просто не мог до бесконечности оставаться безучастным, глядя на такого самонадеянного, неисправимого эгоиста. Он выбрал момент, когда я, будучи на верху блаженства, собирался уезжать на родину, и ударил меня в грудь кулаком смертельной болезни, которая зовется туберкулезом…

Я был в полном отчаянии и по совету своего врача уехал в высокогорный французский санаторий, в полной уверенности, что так и останусь там, на горе смерти, после чего, пройдя долгий мучительный путь, который, скорее всего, и был испытанием, ниспосланным мне Богом-Родителем, снова оказался в Токио и совершенно неожиданно стал писателем. Но об этом я подробно и откровенно написал в своей книге «Улыбка Бога», нет нужды снова на этом останавливаться.

Только об одном я там не написал, а именно о том, что в те дни, когда в вечерних выпусках газеты «Асахи» публиковалась моя повесть «В погоне за будущим», со мной вдруг заговорил мой двойник, изрядно меня этим напугав.

— Помнишь, заболев туберкулезом, ты все гадал, за что тебе послано такое наказание? Теперь-то ясно — таков был замысел Бога. Ведь самая подходящая для тебя работа — сочинительство. Конечно, писательский путь нелегок, но это работа, дарованная тебе Богом, и ты не должен от нее отступаться. Недаром первая же твоя повесть «Буржуа» имела такой успех, она навсегда останется в истории литературы…

Голос, произносивший эти слова, звучал где-то рядом, и я застыл от изумления, подумав, уж не Жак ли это, но вроде бы никаких оснований для его появления не было… Между тем голос продолжал звучать: подробно разбирая повесть «В погоне за будущим», он порицал меня за стремление к оригинальности, которая, по его мнению, придавала произведению некоторую легковесность, и требовал, чтобы я направил все усилия на то, чтобы выработать свой собственный стиль…