Книга о Боге

— Ясно. А если публиковаться под псевдонимом, так, чтобы никто не понял, что это написал я?

— Послушай-ка, у нас в Японии принято считать, что литература и всякие там романы не приносят обществу ничего, кроме вреда. Мне все равно, как ты будешь публиковаться — под псевдонимом или под собственным именем, только я не допущу, чтобы в нашем университете преподавали бунтари! Так что прошу тебя сделать решительный выбор между университетом и литературой. Причем немедленно.

— Что ж, раз так, мне ничего не остается, как выбрать литературу. Только разрешите мне выполнить свой долг перед студентами, до конца курса осталось всего две-три лекции, я дочитаю их, проведу экзамены, а потом уйду.

— Жаль. Попрошу тебя до конца экзаменов оставить наш разговор в тайне. Не хочется волновать студентов, к тому же меня не покидает надежда, что за это время ты успеешь одуматься.

В таких обстоятельствах мне волей-неволей пришлось уйти из университета и начать жить литературным трудом.

Теперь-то, полвека спустя, оглядываясь назад, я с особой остротой ощущаю, что такова была воля Бога, и преисполняюсь благодарностью, но в то время настроение мое нельзя было назвать радужным.

Всего два года прошло с того дня, как я расстался с Жаком и остальными друзьями у Скалы Чудес, но я успел забыть и о них самих, и об их Великом Боге, к тому же мне впервые на собственной шкуре пришлось ощутить, что литератор — это жалкое, презираемое обществом существо.

Во-первых, тесть. Осенью того года он достроил новый большой дом в европейском стиле в Восточном Накано и на втором этаже его оборудовал для меня прекрасный кабинет для научных занятий и отдельную комнату. Теперь он жаловался, что кабинет оказался никому не нужным, и, заявив, что сам будет скупать все мои рукописи, запретил мне публиковать их. Им двигал страх: ведь если станет известно, что муж его единственной законной дочери — литератор, это может помешать другим его дочерям устроить свою судьбу, более того, он предвидел, что от нас с женой отвернутся все родственники, а потому рассудил: лучше уж предоставить зятю возможность вести праздную жизнь, пусть целиком и полностью сосредоточится на своем здоровье, главное — чтобы отказался от мысли стать литератором. Мне вменялось в обязанность присматривать за новым домом, а он брал на себя оплату всех наших расходов — словом, я имел в перспективе жалкое существование сторожа-иждивенца, имеющего свой собственный кабинет и комнату.

Во-вторых, мой названый отец, который всегда так любил меня, называя своим внебрачным сыном. Вспомнив, какова была его реакция, когда я признался, что хочу стать литератором, я не решился даже позвонить ему после выхода в свет моей первой повести, хотя мне ужасно хотелось узнать его мнение. Позже тесть, который встречался с ним довольно часто, рассказал мне, что, узнав о моем уходе из университета, отец огорчился и обозвал меня дураком. В результате, стыдясь собственной неблагодарности, чувствуя себя виноватым перед ним, я совсем перестал к нему ходить. (Спустя много лет я узнал, что мой отец вырезал из газет и журналов все отзывы о моих произведениях и специально переплетал их, добавляя собственные соображения.)

Все мои старые друзья и прежние сослуживцы, узнав, что я стал писателем, разом отвернулись от меня. Родственники тоже стали относиться ко мне неприязненно и пренебрежительно, как к существу совершенно никчемному, еще бы, целых четыре года провел в Европе и докатился до того, что стал сочинителем.

К тому же в Японии существовал так называемый литературный истеблишмент, и все писатели были так или иначе связаны с его авторитетами, а я, даже начав публиковаться, по состоянию здоровья продолжал ограничивать себя во многом, в частности воздерживался от спиртного, поэтому почти ни с кем не общался, что многими было понято превратно: мол, живет в роскошном особняке, совсем загордился, разве такой сноб способен понять чувства простых людей? Ко мне стали относиться с презрением, как к дилетанту, не входящему в число приобщенных к литературе.

Где уж тут было испытывать чувство благодарности к Богу, для Него вообще не оставалось места в моей душе.

К тому же за год до моего ухода из университета Япония начала военные действия в Маньчжурии, пытаясь таким образом найти выход из кризиса, в последующие годы этот политический курс усилился, и военные постепенно захватили всю власть в стране: было создано государство Маньчжоу-го, потом развернулись военные действия в Китае и в конце концов развязалась Тихоокеанская война. Япония осуществляла агрессию против других стран, ее народ постепенно стал рассматриваться не как совокупность отдельных человеческих личностей, а как пушечное мясо. Различные верования, жившие в японском народе, и в первую очередь христианство, беспощадно искоренялись, Бог умер, люди стали поклоняться живому Богу, императору, которому следовало бы оставаться человеком. Даже студенты, отправлявшиеся на фронт, искренне верили, что отдают свою жизнь за этого живого Бога…