Книга о друзьях (Book of Friends)

В то время как я приходил к выводу, что работать мне не нужно, родители Генри уже поговаривали о том, чтобы пристроить парня на фабрику по производству футляров для курительных трубок, где работал его отец. Никто бы не заподозрил, что такой большой, грузный мужчина, как дядя Генри, может производить такие изящные и красивые футляры. Тогда это было важно – настоящие джентльмены курили трубки (в основном пеньковые), а не сигареты. (Помню, как мне подарили такую на двадцать первый день рождения.)

У меня был еще один дядюшка Генри, такой же большой и неповоротливый, как этот, который, однако, тоже работал на фабрике и справлялся с тонкой работой. Этот дядюшка производил зубочистки, которые носили на цепочке для часов. Кажется, их делали то ли из золота, то ли из перламутра, и они стоили бешеных денег.

Оба этих занятия отражают дух времени – в моде было все буржуазное, броское, примитивное и ультрареспектабельное.

Но вернемся к кузену Генри. Несмотря на наше сходство, кое-что в его поведении я понимал с трудом. Во-первых, его привязанность – и даже страсть – к Альфи Мелте, этому лжецу, ворюге, садисте и трусу. Генри словно околдовали лидерские способности Альфи, поставившие того во главу шайки. Тут чутье моего кузена не подвело: впоследствии Альфи стал отъявленным гангстером и даже пользовался славой в определенных кругах, пока его не прирезал другой претендент на лидерство, которого, в свою очередь, пристрелили в темной аллее. Да уж, веселенькое это дело, такое же простое, как разделение на Север и Юг… У парня вроде Альфи просто не остается выбора: ты либо против, либо за; либо делаешь, либо не делаешь. Ты должен принадлежать к одной стороне, это императив. Ты должен выбрать, но на самом деле нет другого выбора, кроме той стороны, где ты родился, вне зависимости от того, плоха она или хороша. Север и Юг должны существовать, потому что существуют разный климат и разные образы жизни. Это неизбежно, и поэтому с самого детства человека учат ненавидеть и убивать то, что ему не по душе.

Так что Альфи и остальным кичиться было особенно нечем. Единственное исключение из преступного мирасоставляли мои идолы, однако Генри, как назло, словно не замечал их и никогда о них не спрашивал. Меня это расстраивало. Как он мог проглядеть Джонни Пола?

В обоих районах мы видели приблизительно одно и то же: дураки, слабоумные, идиоты, лунатики, начинающие гангстеры, и везде – потенциальные лидеры. Разницу между нашими мирами найти гораздо труднее, чем сходство.

В этом девчонки оказались прозорливее нас: они искали индивидов, а не одинаково стриженных баранов. Однако что еще остается американскому мальчишке, раз уж ему не дано достичь свободы мысли какого-нибудь шведа или швейцарца или, на худой конец, жителя нейтральных стран вроде Люксембурга и Лихтенштейна. С самого рождения мы были обречены на один и тот же путь – из политических пешек в политические монстры, принимающие войну, преступления и ограбления как должное.

Каждый раз, приезжая в гости к Генри, я все лучше осознавал ценность того, что получаю там. Его родители относились ко мне так же, как к сыну, – с теплотой и нежностью. Это так не походило на атмосферу в нашем семействе.

Никогда не забуду чудесные ломти ржаного хлеба, щедро намазанные сладким маслом или посыпанные сахаром, которые его мать давала нам, когда мы забегали домой в перерывах между играми. Она ласкала нас, словно двух маленьких ангелочков. Это невинное создание даже представить себе не могло, что вытворяли на улице ее «сладкие детки», и она бы никогда не поверила, что мы двое убили мальчика в драке. Нет, в тот день мы выглядели совершенно так же, как обычно, может быть, казались лишь чуть-чуть бледнее, поскольку на нас давило только что совершенное преступление. Целыми днями мы с дрожью ожидали стука в дверь, все время думая о полиции. К счастью, никто из нашей шайки не знал, что это мы его убили, – у нас хватило ума прикусить языки. К тому же это было непредумышленное убийство в результате несчастного случая, и мы тут же слиняли с места преступления, не видя в содеянном ничего героического.

Размышляя о тете Анне, вспоминая ее добродушное лицо, рябое от оспы, я понимаю, что мне повезло повстречать в жизни так называемую чистую душу. Уверен, что, даже расскажи мы о случившемся, она бы тут же простила нас, заслонила собой и защитила.

С моей же матерью дело обстояло иначе. Я неоднократно предпринимал попытки обвести ее вокруг пальца, однако это почти никогда не удавалось. Наверное, она довольно рано заметила в сыне ту червоточинку, что делает человека способным на поступки, о которых лучше даже не думать. Моя мать была «порядочной женщиной». Порядочность! Как я ненавидел это слово! Не то чтобы его часто произносили в моем присутствии, зато оно витало в воздухе, отравляя мои мысли и поступки.