Книга о друзьях (Book of Friends)

Эвергрин-авеню была похожа на множество других безликих улиц Бруклина – обыкновенный бедняцкий район без отличительных примет. Сапожная мастерская отца Джимми находилась почти напротив школы. Я хорошо помню местные пекарню и гастроном – там заправляли немцы. (Только аптекарь был не немцем, а евреем. Единственный толковый человек на всю округу.) Немцы продавали и овощи – репу, кольраби, цветную капусту, артишоки. Здесь владельцы магазинов считались солидными гражданами. Чуть дальше на той же улочке ютилась баптистская церквушка, выкрашенная в белый цвет. Вот и все, что я помню, – однообразие, темнота, немецкие рожи, овощи…

Школа, напротив, надолго останется в моей памяти благодаря нескольким необычным учителям. Первое место среди них занимает мисс Корде. Я говорю «мисс», хотя ей, наверное, было не меньше пятидесяти, а то и все шестьдесят. Что именно она преподавала – математику, английский или что-то еще, – не важно. На самом деле она преподавала нам основы отношения к миру, к ближнему своему и к самому себе. За это мы любили ее больше всех: она излучала радость, покой, уверенность – и веру. Веру не в религиозном смысле, а веру в жизнь. Она научила нас радоваться тому, что мы живы, понимать, как нам повезло, что мы вообще существуем на белом свете. И это было здорово! Когда я думаю о том, какая нас окружала повсюду фальшь и ложь, мисс Корде возвышается надо всей этой грязью, словно Жанна д’Арк. Я часто утверждаю, будто школа меня ничему не научила, однако надо признать, что сама возможность посещения занятий мисс Корде была великой привилегией и стоила больше, чем все знания в мире, вместе взятые.

На втором месте идет Джек N, руководитель в выпускном классе. Чрезвычайно занимательный типаж! Подозреваю, что он был либо гомиком, либо бисексуалом, но все училки сходили по нему с ума. Он умел интересно рассказывать, в том числе двусмысленные анекдоты, и всегда пребывал в прекрасном настроении. В отличие от майора N он к нам не лез, в худшем случае мог выдать какую-нибудь похабщину и рассмеяться. Женщины не оставляли его равнодушным – по крайней мере с виду: он держался с ними раскованно, много болтал, распускал руки – и они его за это обожали. Так и вижу, он хватает мисс М. за задницу, а она хихикает будто девчонка.

Я часто видел его идущим домой. Всегда очень опрятно и стильно одетый, он носил котелок и небрежно помахивал в воздухе тросточкой из слоновой кости. Нельзя сказать, что мы многому у него научились, зато нам нравилось, что он обращается с нами как с настоящими мужчинами, а не сопливыми подростками.

Были и другие учителя, сыгравшие в моей жизни важную роль. Мисс М., о которой я только что упомянул, открыла мне глаза на то, что даже у учителей есть пол, а именно в случае с мисс М. я понял, что у них есть влагалище. Я чувствовал, как ее щелочка зудит и чешется – так ей хочется секса с Джеком, этим пижоном с неизменной гвоздикой в петлице. Нет ничего проще – представить, как она зажимает объект в темный угол и расстегивает ему ширинку. На ее лице застыло вечно похотливое выражение, ее губы всегда были слегка приоткрыты, как будто только и ждали возможности взять в рот. Смех ее казался мне каким-то грязным. Минимум чистоты, никакой невинности – одна неприкрытая соблазнительность. Другие училки рядом с ней смотрелись жалко: она носила обтягивающие юбки, блузки с глубоким вырезом, не скрывавшим ее пышные формы, и пользовалась сильными духами, мускусный запах которых так и побуждал к решительным действиям.

Наконец, старый добрый Скотт, мистер Макдональд. Когда он преподавал у нас, я еще был очень юн, робок и неискушен. Особенно мне запомнился один эпизод, когда мистер Макдональд поставил меня в пример всему классу. Он объяснял нам на доске решение трудной математической задачи, а закончив, повернулся к нам и спросил, все ли понятно. Все кивнули. Кроме меня. Я встал и сказал, что ничего не понял. В ответ на мое заявление одноклассники расхохотались. Надо же, вот идиот! Не понял, так еще встал и перед всеми признался, что он полный кретин! Да уж, обхохочешься!

Но у мистера Макдональда было свое мнение на этот счет. Подняв руку, он призвал класс к тишине, а затем попросил меня снова подняться и велел ученикам взглянуть на происшедшее с другой точки зрения и впредь постараться вести себя так же, как я.

– Генри Миллер не трус, – сказал он. – Ему не стыдно признаваться, что он чего-то не знает. Это называется искренность, и я хочу, чтоб вы брали с него пример.

Естественно, произошедшее порядком меня удивило, ведь я вовсе не стремился выпендриться, все вышло само собой. Тем не менее я очень гордился своим поступком.