Книга о Ласаро де Тормес

Но мало кто разглядел в самом главном «предмете» поэмы Ерофеева — теме беспробудного пьянства — связь с ритуалом евхаристии, ключевым сюжетом как «Ласарильо», так и многих других творений испанской прозы Золотого века[405]. В «сакральной пародии» на евхаристию во второй главе «Ласарильо» 1554 года[406] запечатлелась двойственность сознания «христианских гуманистов» шестнадцатого столетия: они продолжали верить в наставления Эразма, в писаниях которого символ «мистического тела Христова» свидетельствует о возможности примирения и воссоединения человечества, и, вместе с тем, не могли не видеть процесса распада, разрушения раннехристианского общинного идеала, развития и распыления любых духовно-телесных общностей в жерновах цивилизации Нового времени. И если об эразмистских корнях мироощущения Вен. Ерофеева, о которых пишет современный исследователь (см.: Ready 2010), можно спорить (эразмизм Ерофеева так же апофатичен, как и вся его религиозность[407]), то за разбросанными по тексту поэмы осколками реалий современной творцу советской жизни нельзя не разглядеть образа разлагающегося Тела убитой большевиками России.

Однако стремление Венички в акте совместного распития спиртного причастить к исчезающему народу хотя бы тех увечных, в ком еще теплится жизнь[408], входит в неразрешимое противоречие с надеждой путника попасть в Земной Рай — Петушки, на лоно к своей Царице, к колыбели Младенца-сына. Отдельным, личным, своим Раем Веничка — помимо собственной воли — должен пожертвовать (в этом его участь резко отличается от участи толедского городского глашатая), так как изначально обречен на заклание.

Тема воскрешения Лазаря в «Москве — Петушках» постепенно уступает место теме жертвоприношения. «<...> плутовская форма сначала выявляется, затем стирается», — справедливо замечает критик (Бераха 1996: 80). Путь-дорога Венички «сворачивается» в сорок ступенек грязного московского подъезда. Винопитие не спасает. Путь духа перекрывает икота. Смеющиеся ангелы отлетают. Ощущение присутствия Высшей Силы окончательно уступает место мании преследования. Глас Божий претворяется в молчание. Оно же (шило, воткнутое в горло, и есть немота) становится финальным пунктом назначения героя.

Бесконечно толкуемая критиками последняя фраза поэмы[409], последние слова Венички — «С тех пор я не приходил в сознание и никогда не приду», — смыкает прошлое и будущее, отменяет время как таковое[410]. Тем самым в поэме Вен. Ерофеева отменяется и не существующий вне времени, сколь бы фиктивным и запутанным оно ни было, новоевропейский нарративный жанр — роман, у истоков которого лежит книжица о Ласаро, сохранившаяся в четырех изданиях 1554 года.

Примечания

ЖИЗНЬ ЛАСАРИЛЬО С ТОРМЕСА, ЕГО НЕВЗГОДЫ И ЗЛОКЛЮЧЕНИЯ

Начиная с первых попыток научного обоснования выбора текста повести «Жизнь Ласарильо с Тормеса, его невзгоды и злоключения» («La vida de Lazarillo de Tormes, y de sus fortunas y adversidades») для ее публикации (см.: Morel-Fatio 1888), ученые десятилетиями спорили о том, какое из ее трех сохранившихся изданий 1554 года[411], которые по многим деталям — отдельным словам и их группам, синтаксическим конструкциям, опечаткам, использованию пунктуационных знаков, не говоря уже о вставках во «втором, исправленном и дополненном» издании Алькала-де-Энарес, — отличаются друг от друга, ближе всего к утраченному гипотетическому первоизданию (editio princeps) предположительно 1553 года. Долгое время таковым считалось бургосское (на него и ориентировались многие издатели повести, от А. Мореля-Фасьо и X. Сехадора-и-Фраука до А. Блекуа и Ф. Рико), тогда как самым новым (а потому якобы менее других отражающим волю автора[412]) — антверпенское, сохранившееся в наибольшем (6 шт.) количестве экземпляров (от прочих осталось только по одному).

Находка в 1992 году в стене старого дома в городе Баркаррота (область Эстремадура на западе Испании) книжного «заклада», где среди других произведений эразмистской направленности было припрятано неизвестное до той поры — четвертое — издание «Ласарильо», напечатанное в том же, 1554 году в городе Медина-дель-Кампо и близкое по ряду характеристик (в частности, использованию готического шрифта) к бургосскому, подвигло X. Моля (см.: Moll Roqueta 1998) и Ф. Карраско (см.: Lazarillo 1997) переоценить «древность» последнего: по мысли ученых, бургосского «Ласарильо» необходимо рассматривать как модернизированную в плане орфографии перепечатку издания Медина-дель-Кампо, осуществленного, в свою очередь, с editio princeps[413].