Книга о Ласаро де Тормес

Я начал отменно питаться, да и пить недурно, но и не сильно дорого, дабы знать свой шесток. Вот список моих других хозяек: вдова легавого, жена садовника, племянница (как она уверяла) капеллана босоногих кармелиток, гулящая девка и жена торговца требухой, моя любимица, каждый раз при вручении мне монетой угощавшая меня супом из потрохов, которого я перед уходом опорожнял три или четыре миски, отчего жизнь мне казалась раем. Последняя была богомолкой: задавала она мне работы больше остальных, ибо приходилось всё время таскать ее по монахам, с которыми она уединялась, а потом прямо лучилась от счастья. У нее был не дом, а улей: одни заходили, другие уходили, и все приносили ей набитые котомки; мне, как верному секретарю, давали пару кусочков мяса, которое из этих котомок шло ей в пищу. В жизни другой такой ханжи не видывал! Когда она шла по улице, всегда опускала очи долу, не выпускала четок из рук, молилась прямо на людях. Все ее знакомцы просили за себя молиться, ибо ее моления так быстро до Бога доходят; она же в ответ называла себя великой грешницей, и в этом пусть и лгала, но против истины не грешила.

У каждой из моих хозяек был свой условленный час; когда одна мне говорила, что не хочет выходить из дому, я шел к другой, покуда не исполнял работу. Мне указывали час, когда нужно было приходить за ними, причем вовремя — если по грехам своим я чуть запаздывал, сеньора облаивала меня прямо перед теми, кому наносила визит, и грозилась, что найдет себе более разумного, умеренного и аккуратного слугу, если я не прекращу свои безобразия. Те, кто слушал ее надменные крики и угрозы, явно думали, что в день я получал от нее два реала, а годового жалованья выходило тридцать дукатов. Когда дамы шли по улице, то казались женами верховного судьи Кастилии или, на худой конец, какого-нибудь судейского из канцелярии.

Как-то раз случилось так, что племянница капеллана и жена легавого встретились в церкви и одновременно засобирались по домам; заспорили, кого я должен отвести первой, и устроили такую свару, что мне показалось, будто я в тюремной камере. Начали меня дергать, одна за один конец, другая за другой, да так яро, что порвали мне плащ. Предстал я перед ними нагишом, ибо под плащом ни черта у меня не было, только лохмотья от рубашки, похожие на рыбачью сеть. Те, кто увидал мой стручок, выглядывавший из-под рваной рубашки, чуть со смеху не лопались; гам стоял такой, что церковь казалась кабаком. Одни глумились над бедным Ласаро, другие слушали дам, перемывавших друг другу косточки. Я спешил поскорее собрать обрывки своего плаща и не слышал, о чем они разглагольствовали; разобрал только, что вдова говорила:

— Да откуда у этой потаскушки столько гонора? Вчера воду носила, теперь ходит в тафтяном платье, а платили за это, знамо дело, души из чистилища.

Другая дама отвечала ей:

— У самой-то, у пустомели, тафтяная накидка, а получила ее за одно «спасибо» и «Господи помилуй»; а если я раньше и работала водоноской, так она и посейчас винопийцей служит.

Зеваки принялись их разнимать, ибо они уже друг дружке в волосы вцепились. Я же наконец собрал обрывки бедного своего плащика, выпросил две булавки у случившейся рядом святоши, кое-как скрепил их и тем прикрыл срам. Пока они грызлись, я пошел домой к портнихе, которая велела мне прийти к одиннадцати часам, ибо собиралась на обед к подруге. Увидев меня в столь плачевном виде, она крикнула мне:

— Думаете получать от меня деньги — и являетесь ко мне как последний плут? Я за меньшую цену могла найти себе слугу в модных чулках, в брыжах, с плащом и шляпой; а вы всё, что я даю, пропиваете.

«Попьянствуешь тут, — сказал я про себя, — на семь куарто в день, и то в лучшем случае, а ведь порой мои хозяйки, чтобы не платить, вовсе из дому не выходят!» Она велела подмастерьям подлатать обрывки моего плаща, и они в спешке сшили их вверх ногами. Вот в таком виде я и вышел провожать ее.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ, В КОТОРОЙ ЛАСАРО РАССКАЗЫВАЕТ, ЧТО С НИМ СЛУЧИЛОСЬ НА ЗВАНОМ ОБЕДЕ

Мы летели как на крыльях, ибо дама боялась, что ей жратвы не достанется. Добрались мы до дома ее подруги, где собрались жены других приглашенных. У моей хозяйки спросили, могу ли я стоять на страже у двери; та ответила, что могу. Мне сказали:

— Постой-ка тут, братец, отъешься, как на Масленицу.

На пир собралось немало ухажеров; каждый из карманов доставал то куропатку, то курицу; один вытаскивал кролика, другой — парочку голубей; этот — мясо барашка, тот — кусок филея, а о свиной или кровяной колбасе и упоминать не стоит; нашелся и такой, кто принес, завернув в платок, целый пирог, какой продается за реал. Снедь сдали повару, а пока она готовилась, молодые люди возились с дамами, резвились с ними, как козлики, пущенные в огород. То, что они там вытворяли, мне не пристало описывать, а читателю — созерцать.