Книга о Ласаро де Тормес

Пройдя пару улиц, я встретил даму в фижмах и туфлях без задника на высоченной подошве, в накидке из шелковой ткани, покрывавшей ее по самую грудь; она гладила по голове какого-то мальчика. Она спросила меня, знаю ли я, где найти хорошего лакея; я ответил, что присоветовать могу лишь самого себя, а если придусь по нраву, то мной можно будет распоряжаться как личной собственностью. В одно мгновение мы договорились; на жизнь и пропитание она посулила мне три куартильо. Я вступил в должность, подав ей руку; трость я выбросил за ненужностью, ибо пользовался ею единственно для того, чтобы притворяться больным и разжалобливать.

Она услала мальчика домой, велев ему передать служанке, чтобы та накрыла на стол и приготовила еду; два часа она таскала меня по разным закоулкам. В первый визит госпожа сказала мне подойти к дому раньше нее, спросить хозяина или хозяйку и сказать: «Госпожа моя Хуана Перес (ибо именно так ее звали) прибыла и просит соизволения поцеловать руки вашей милости». Также она предупредила меня, что бы я в ее присутствии не смел надевать шляпу, даже если она где-нибудь встанет. Я ответил, что обязанности слуги мне известны и я буду их неукоснительно исполнять.

Страстно желал я наконец увидеть лицо своей новоиспеченной госпожи, но она всё время прятала его под вуалью. Она объявила, что не сможет содержать меня в одиночку, но зато спросит у своих соседок, не нужен ли кому слуга; они мне дадут обещанное жалованье, а пока все не договорятся (много времени это не займет), она будет мне выплачивать свою долю. Она спросила меня, есть ли мне где ночевать; я ответил, что негде.

— Вам будет ночлег, — сказала она. — Мой муж — портной, вы можете спать с подмастерьями. Большего удобства, — продолжила она, — вам не сыскать во всём городе, ибо вам предстоит за три дня послужить шести госпожам, и каждая из них даст вам один куарто.

Я чуть не обмер от напыщенного тона этой женщины, казавшейся мне женой по меньшей мере какого-нибудь дворянина из новых[288] или богатого мещанина. Также меня смутило, что за несчастные три куартильо в день мне придется обслуживать сразу семь хозяек. Но потом я решил, что лучше уж это, чем совсем ничего, да и работа назревала непыльная, а от пыльной я бегал, как от самого черта. Всегда мне казалось — лучше питаться капустой и чесноком, палец о палец не ударяя, чем есть кур с каплунами и при этом надрываться.

По возвращении домой она отдала мне покрывало и туфли, чтобы я, в свою очередь, передал их служанке. Тут я понял, чего мне хотелось; эта дамочка приглянулась мне — бойкая, смугленькая, хорошо сложена, жаль только, лицо у нее блестело, как обожженный горшок.

Она дала мне куарто и велела приходить дважды в день, в восемь часов утра и в три часа пополудни, чтобы проверить, угодно ли ей выйти из дому. Я направился в кондитерскую и пирожком за четыре мараведи исчерпал свой дневной рацион. Остаток дня я, подобно хамелеону, питался воздухом[289], ибо собранная на дороге милостыня у меня уже закончилась. Я не решался снова бродить с протянутой рукой — если бы хозяйка узнала об этом, то сожрала бы меня заживо.

Я пришел к ней в три часа; она ответила, что выходить не хочет, и предупредила, что отныне за те дни, когда она остается дома, платить не будет, а когда будет выходить только раз в день, то не даст больше двух мараведи. И еще сказала: раз уж она предоставляет мне ночлег, то я должен служить ей прежде других дам и наречься ее личным слугой. Ночлег был такой, что вполне того заслуживал, и даже больше — спать приходилось с подмастерьями, на большом столе, а укрыться можно было только одним драным покрывалом на всех. Так я провел два дня, питаясь теми объедками, которые можно было купить на четыре мараведи; по их истечении в цех моих хозяек вступила жена кожевника, с которой я битый час проторговался за два очаво[290]. Наконец, за пять дней я сменил семь хозяек, а жалованья получил семь куарто.