Книга о русской дуэли

Был и другой способ, к которому прибегали только в исключительных случаях. Один из офицеров должен был нанести командиру публичное оскорбление (например, ударить или дать пощечину). Мы уже упоминали о подобной ситуации в связи с дуэлью генералов Мордвинова и Киселева, приведем из тех же воспоминаний Н. В. Басаргина рассказ о предшествовавших этому делу событиях в Одесском полку: «В нашей армии назначен был командиром Одесского пехотного полка подполковник Ярошевицкий, человек грубый, необразованный, злой. Его дерзкое, неприличное обращение с офицерами было причиною, что его ненавидели в полку, начиная от штаб-офицеров до последнего солдата. Наконец, вышед из терпения и не будучи в состоянии сносить его дерзостей, решились от него избавиться. Собравшись вместе, офицеры кинули жребий, и судьба избрала на погибель штабс-капитана Рубановского. На другой день назначен был дивизионный смотр. Рано утром войска вышли на место, стали во фронт, и дивизионный командир генерал-лейт<енант> Корнилов, прибыв на смотр, подъехал к одному из флангов. (Одесский полк был четвертый от этого фланга.) Штабс-капитан Рубановский с намерением стоял на своем месте слишком свободно и даже разговаривал. Ярошевицкий, заметив это, подскакал к нему и начал его бранить. Тогда Рубановский вышел из рядов, бросил свою шпагу, стащил его с лошади и избил его так, что долгое время на лице Ярошевицкого оставались красные пятна. Офицеры и солдаты, стоявшие во фронте, не могли выйти из рядов до того времени, пока дивизионный командир не прискакал с фланга, где он находился, и не приказал взять Рубановского.

Разумеется, что это дело огласилось и наряжено было следствие. Официально было скрыто, что почти все офицеры участвовали в заговоре против своего полкового командира. Пострадал один только Рубановский, которого разжаловали и сослали в работу в Сибирь» [129, с. 24].

Случай этот достаточно характерен для подобной ситуации; тут уж обязательны были и суровое наказание для офицера (не месяц гауптвахты и даже не отправка на Кавказ рядовым с выслугой, а самые настоящие каторжные работы в Сибири), и смена неугодного офицерам публично оскорбленного командира. Мы употребили слово «оскорбление» – на самом же деле оскорбления тут не было, и потому не могло быть и поединка – тут речь шла о публичном бесчестии.

Любопытно отметить, что эта модель разрешения конфликтной ситуации неожиданным образом перекочевала в XX век, и не куда-нибудь, а в колымский лагерь. В. Шаламов в рассказе «Инженер Киселев» воспроизводит следующую ситуацию: заключенные думают о том, как бы им избавиться от инженера Киселева – тридцатилетнего вольного, вроде бы неглупого и образованного человека, но неожиданно «перещеголявшего всех палачей в своем палачестве».

«Последние остатки расшатанной, измученной, истерзанной воли надо было собрать, чтобы покончить с издевательствами ценой хотя бы жизни. Жизнь – не такая уж большая ставка в лагерной игре. Я знал, что и все думают так же, только не говорят. Я нашел способ избавиться от Киселева. <…>

– Как только какое-нибудь большое начальство приедет на Аркагалу – дать Киселеву по морде. Публично будут ведь обходить бараки, шахту обязательно. Выйти из рядов – и пощечина.

– А если застрелят, когда выйдешь из рядов?

– Не застрелят. Не будут ждать. По части получения пощечин опыт у колымского начальства невелик. Ведь ты пойдешь не к приезжему начальнику, а к своему прорабу.

– Срок дадут.

– Дадут года два. За такую суку больше не дадут. А два года надо взять.

Никто из старых колымчан не рассчитывал вернуться с Севера живым – срок не имел для нас значения. Лишь бы не расстреляли, не убили. Да и то…

– А что Киселева после пощечины уберут от нас, переведут, снимут – это ясно. В среде высших начальников ведь пощечину считают позором. Мы, арестанты, этого не считаем, да и Киселев, наверное, тоже. Такая пощечина прозвучит на всю Колыму» [194, с. 67].