Книга о русском еврействе. 1917-1967

Как известно, антисемитизм, обострившийся еще во время войны, не прекратился и после ее окончания. В худо­жественной литературе сталинское «Дело врачей» нашло слабое отражение только в повести Эренбурга «Оттепель» (1956) — в переживаниях врача Веры Григорьевны Шерер и в антисемитской реплике Журавлева. Жена Журавлева, Лена, рассказала ему, как совершенно нечаянно глубоко за­дела Веру Григорьевну замечанием относительно постав­ленного ею диагноза. Лена была чрезвычайно расстроена тем, что нечаянно затронула такое больное место в душе Шерер, но ее муж, напротив, заявил, что хотя он не сомне­вается в том, что Шерер «хороший врач», но «чересчур доверять им нельзя, это бесспорно». А когда позже выяс­нилось, что весь задуманный процесс был неслыханной кле­ветой, муж Лены, «зевая», сказал ей: «Оказывается, они ни в чем не виноваты. Так что твоя Шерер зря расстраи­валась...».

Из писателей неевреев упоминание об этом процессе имеется только в поэме молодого поэта Евгения Евтушенко «Станция Зима» (1956), — будущего автора прославлен­ного стихотворения «Бабий Яр» (1961 г.). В этой поэме поэт рассказывает, как после многолетнего отсутствия он поехал домой, как его расспрашивали родные и друзья о жизни в Москве. Особенно настойчивы были расспросы дя­ди Володи:

Сейчас любой с философами схож.
Такое время. Думают в народе.
Где, что и как — не сразу разберешь.
Выходит, что врачи-то невиновны?
За что же так обидели людей?
Скандал на всю Европу безусловно...

* * *

Следует, хотя бы вкратце ответить на вопрос — что внесли писатели-евреи в развитие современной русской ли­тературы? Ответить на этот вопрос можно, только отдав себе отчет в двух факторах пореволюционного литератур­ного развития: один касается писателей, другой — читателей.

Дореволюционная литература конца XIX и начала XX столетия была в основном — столичной, по своим темам, по высокому художественному уровню, по резонансу в стра­не. На литературной окраине существовала другая литера­тура — литература провинции. Только немногие писатели провинции пробивались в столицы. У обеих литератур был и свой контингент читателей.

После революции 1917 года эти обе литературы слов­но поменялись местами: на первый план выдвинулась лите­ратура революционной провинции с молодыми, дотоле не­известными писателями, ее уроженцами. Появился и новый читатель — молодой, но литературно и эстетически неис­кушенный читатель. Мысленно обозревая литературную критику начала двадцатых годов, порой удивляешься: как много писалось и как живо дискутировались художествен­но слабая повесть Юрия Либединского «Неделя», или по­эма Иосифа Уткина — «Повесть о рыжем Мотэлэ», или пер­вые рассказы Лидии Сейфуллиной! И в то же время, — как слаб был отклик на творчество писателей и поэтов, успев­ших занять видное место в дореволюционной литературе. А между тем, среди них были такие выдающиеся художники слова, как А. Блок, А. Ахматова, Н. Гумилев, Ф. Сологуб, А. Белый. Видные места в этом блестящем созвездии зани­мали Осип Мандельштам и Борис Пастернак. Был у них и свой, правда, узкий круг читателей...

Вместе с Гумилевым Осип Эмильевич Мандельштам был основателем школы «акмеистов», которая, по мнению многих литературных критиков, была своеобразной формой неоклассицизма. Ближе других к духу классицизма было творчество Мандельштама, и думается, что прав был Вла­димир Марков, заявивший в предисловии к антологии «При­глушенные голоса» (Поэзия за железным занавесом, Изд-во им. Чехова, Нью-Йорк, 1952 г.), что если классицизму суж­дено сыграть в дальнейшем развитии русской поэзии роль отправной точки, то Мандельштам «будет тем звеном ра­зорванной цепи, за которое надо будет ухватиться».

Мандельштам стал печататься в 1909 году, сотруд­ничал в «Аполлоне». Первая книга его стихов вышла в 1913 г. В Советской России в 30-х годах поэт стал жерт­вой репрессий, подвергался ссылке и, может быть, был в концлагере, где нашел свою преждевременную смерть в 50-летнем возрасте,

В своем творчестве Мандельштам касается не злобы дня, но, по его выражению, «духовного времени». «Шум времени» явственно присутствует в его поэзии. Достаточно процитировать две строки из стихотворения «Прославим, братья, сумерки свободы», чтобы услышать голос зады­хавшихся в тоске по свободе современников первых лет ре­волюции, с их обостренным предчувствием гибели:

В ком сердце есть, тот должен слышать, время,
Как твой корабль ко дну идет...

Изумительно передал Мандельштам душу уроженца Петербурга начальных лет Октябрьской революции, когда город умирал от голода и казался не только покинутым властью, переехавшей в Москву, но вообще доживавшим последние дни: