Книга о странных вещах

— Это не у нас просто получается, — вытер мокрое лицо носовым платком Маленков. — Это у него так получается. Ты его шесть правил помнишь?

— Ты меня еще по «Вопросам языкознания» погоняй! — огрызнулся Хрущев. — Надо решать. Дыхание дыханием, а другого такого повода не будет.

Все замолчали.

Одно дело после вожака на падаль спланировать, вторым или третьим общие списки подписывать легче. А тут самим приходится действовать, без особых совещаний, без Маго с Блохиным, а главное — в отношении Самого.

— Ты, Никита, на язык острый, тебе и карты в руки, — Маленков склонил голову и начал что-то искать под мышкой.

— У Лаврентия опыт больше, — возразил Хрущев.

— Привыкли все на Лаврентия валить, — проворчал Берия. — Подведете вы меня однажды под вышку, посчитаете марсианским шпионом!

— Здесь все шпионы, — мелко и быстро, словно дятел, покивал Молотов. — Только пока еще никто не знает, на какую разведку работает. Так ты берешься, Лаврентий?

— Нет, — сказал Берия. — Не могу я. Мы с ним под одним небом летать учились — он в Гори, а я в Кутаиси. Брат он мне. На одной ветке сидели.

Сварливые пререкания их напоминали карканье.

В зал заглянул встревоженный охранник. Увидев собравшихся, охранник побелел и торопливо прикрыл за собою дверь.

— Дожили, — с отвращением сказал Ворошилов и, скрипнув стулом, потянулся за стаканом в тяжелом серебряном подстаканнике. — Охрана, и та шарахается, как от вурдалаков!

— А ты перестань коньяк хлестать, — не поворачиваясь, заметил Хрущев. — Думаешь, не вижу, что тебе вместо чаю наливают? Запах на всю дачу. А коньяк-то грузинский, «Варцихе».

— А может, он сам? — задумчиво произнес Молотов. — Все-таки старик уже, пера не держит.

— Жди, — вздохнул Берия. — Он ведь последние годы женьшень килограммами жрал, ему из уссурийской тайги самолетами доставляли.

— Водку на женьшене настаивать хорошо, — отметил Ворошилов, ставя на стол пустой стакан. — Сразу два дела делаешь: и выпиваешь вроде, и простатит лечишь. От этого женьшеня такой столбняк, думаете почему китайцы так плодятся? — он поднял указательный палец. — Женьшень!

— Вздор, вздор! — нетерпеливо сказал Хрущев и досадливо шлепнул себя по ляжке мясистой ладонью. — Жора, глянь, как он там?

Маленков на цыпочках подобрался к двери, заглянул в спальню. Вернулся белый и смятенный.

— Спит, — сказал он. — А сам во сне кукиш показывает!

— Кому? — хором вскричали товарищи по стае.

— Кому, кому, — недовольно дернул щекой Маленков. — Я что, спрашивал? Нам, наверное.

— Кукиш — это плохо, — с расстановкой заметил Берия. — Кукиш — это очень плохо!

— Да уж чего хорошего, — согласился Маленков.

— Товарищи, товарищи, — Хрущев вновь беспокойно вспорхнул со своего места. — Вопрос на повестке дня остается прежний. У нас здесь активная часть Политбюро. Так неужели мы не можем принять ответственное решение?

— Ты, Никита, не мельтеши, — твердо сказал Микоян. — Решение мы принять можем, давить вожака некому. Один труслив, у другого руки дрожат, у третьего, — Микоян бросил многообещающий взгляд на Берию, — принципы непонятные.

Ворошилов вызвал официанта.

— Чаю! — с интонационным нажимом приказал он. — Полный стакан, понял?

— Будет сделано, — официант исчез и вновь появился с подносом, на котором темнел содержимым стакан в подстаканнике.

Ворошилов в три глотка опустошил стакан, покачиваясь, прошелся по залу. Остальные наблюдали за ним. Ворошилов сел на диван, страдальчески сморщился. На глазах выступили слезы. Первый офицер страдал.

— Слизняк! — презрительно сказал Берия.

— На себя посмотри! — Хрущев снова пробежался по залу. — Ну, ставим мое предложение на голосование?

— Чего там голосовать? — пробормотал Молотов. — Все — за. Только исполнителя нет. Это вам не запросы по первой категории подписывать!

— Господи! — брезгливо скривил пухлое лицо Маленков. — Неужели ты не слышишь, Господи?

Некоторое время все успокаивали его.

Берия спохватился первым.

— А где наш краском? — гортанно осведомился он.

Ворошилова на диване не было. Дверь в спальню вожака была приоткрыта.

— От так, — гаркнул Хрущев. — Я так и знал! Заложит он нас всех!

Из спальни показался Ворошилов. В руках у него была подушка.

— Поправить хотел, — жалко улыбаясь, сказал первый офицер. — Смотрю, неудобно ему, вожачку нашему. Дай, думаю, подушку поправлю. А она скользкая, шелковая… И пух куриный…

— Ну? — хищно глянул Берия. — Не мямли, не на заседании. Говори толком!

— Поправить хотел, — всхлипнул Ворошилов. — Скользкая она…

Берия стремительно порхнул к двери, заглянул в спальню. Постоял немного, потом повернулся к товарищам.

— Шляпы снимите, — сказал он просто. — Грядет новая эпоха. Кончился наш вожачок!

Вышел на крыльцо.

Слышно было, как он зычным и сильным голосом крикнул:

— Хрусталев! Крылья! Орлиные!

— Надо же — орлом себя почувствовал, — удивился Маленков.

— Пусть попарит, — сказал Хрущев. — Рано или поздно все равно придется на грешную землю спуститься.

С уважением оглядел плачущего Ворошилова.

— Молодец! — неопределенно сказал он.

— Подушку поправить хотел, — всхлипнул тот. — Неудобно ему было, вот и хрипел сильно. Кто ж знал?