Книга Одиночеств

Обаять библиотекарей мне удалось примерно за год. Они стали изредка давать мне Дефицитные Книжки Из Хранилища — на ночь, не больше. Скажем, в субботу перед закрытием дали, значит, в воскресенье к открытию нужно принести. Потому что придет Полезный Человек, которому книжку обещали.

Взаимная любовь наша зашла так далеко, что библиотекарши уговорили меня идти к ним работать после школы. Это было актуально: во-первых, считалось, что поступить на дневное отделение нашего университета без блата невозможно (примерно так оно и было), а во-вторых, меня никто особо кормить и содержать после школы не порывался. Пришлось поступить на вечернее отделение и устроиться на работу в дружественную библиотеку.

Нечего и говорить, что это оказался самый простой способ побороть наваждение. Библиотека перестала казаться мне волшебным местом уже на втором часу работы. Но это уже совсем другая, не сентиментальная ни капельки история.

Эта книга посвящается Феликсу Семеновичу,

который предостерегал меня от гендерных обобщений еще в ту пору, когда мне и слово такое было неизвестно.

С тех пор я стараюсь не впадать в этот грех. И все же…

Жизнь наглядно доказывает, что почти всякую хорошую девочку можно сбить с Пути Истинного глупым словосочетанием: «Я без тебя сдохну».

И почти всякого хорошего мальчика можно сбить все с того же П. И. не менее глупым словосочетанием: «Да тебе слабо́!»

Граждане с противоположной реакцией (девочки, гибнущие на «слабо́», мальчики, которые не допустят, чтобы без них кто-то сдох) — соль земли, как мне кажется.

Возможно даже, йодированная соль земли с пониженным содержанием натрия.

Очень полезная для здоровья.

Эта книга посвящается Теме,

который пока учится в школе.

И там ему всякие глупости про жизнь рассказывают, в точности, как когда-то нам.

Долдонят бедным детям, будто дается она, жизнь, один раз и прожить ее надо так, чтобы…

Тьфу.

Нет, чтобы сказать честно: жизнь — она вовсе не дается. То есть дается, но не всякому. Мало кому дается, если честно.

При этом лучше бы ее все же прожить. А не то она сама тебя проживет.

И тогда уж точно будет мучительно больно за бесцельно прожитую в жопу.

Эта книга посвящается Луизе Николаевне,

которая учила меня терпимости и толерантности.

С тех пор, благодаря ее выучке, я — в высшей степени толерантное существо. В мире нет существа толерантнее, полагаю.

Как увижу нечто, выходящее за рамки моих сиюминутных представлений о допустимом, тут же хватаю это недопустимое дрожащими от нежности лапками и начинаю насильственно его возлюблять. Ксенофильствую до сладостной дрожи в лобных долях.

Потом отпускаю возлюбленную мою добычу на волю: беги, дружок. Плодись, инаконькое мое, размножайся. Заполняй собою мир. Утипусеньки!

Итак, я — чрезвычайно толерантное существо.

И не дай бог существу менее толерантному встретиться на моем пути. Убью голыми руками, без суда и следствия. Долго, долго буду потом пинать заскорузлыми ступнями бездыханное тело, плевать в него густой от гнева слюной и вербально злопыхательствовать.

А потому что толерантнее надо быть.

Терпимее.

Добрее.

Вот как я, например.

Эта книга посвящается Гору

Однажды он рассказал мне, как в Китае пишут стихи.

Поэт с огромной кистью, к которой присобачена бутылка с чистой водой (чтобы кисть постоянно оставалась мокрой), идет по тротуару и пишет стихи этой самой мокрой кистью. Текст поначалу яркий, четкий, но быстро высыхает.

Поэт же идет себе и идет по тротуару, пишет дальше. Некоторые прохожие следуют за ним и внимательно читают стихи. Другие пробегают мимо, прочитав на ходу тот кусочек, который можно разобрать здесь и сейчас. Третьи покупают свой китайский фаст-фуд, усаживаются на тротуар и наблюдают за процессом. Много и таких, кому и вовсе нет дела до происходящего.

По большому счету, только так и нужно писать стихи, конечно.

Только так.

Эта книга посвящается П. А.,

который на мою презрительную реплику: «Да это же избитая истина!» — обычно отвечал: «Некоторые истины нужно забивать насмерть».

Иногда у меня хватает мужества делать по его примеру.

Например, твердить, что вся совокупность гуманитарных (и не очень) человеческих усилий, именуемая «культурой», при всем разнообразии имеет, конечно, некую общую цель: отвлечь человека от мыслей о смерти. Или даже так: отвлечь смертного от осознания собственной смертности.

В этом смысле чтение нового романа, посещение футбольного матча, дружеская пирушка в ОГИ, просмотр молодежного телевизионного сериала, защита диссертации, туристическая поездка в Кржеебицы и еще (приблизительно) три миллиона пятьсот семьдесят восемь тысяч двести пятнадцать культурных действий — совершенно равнозначны.