Книга огня

Не уважают его в Омельниках. Даже мамаша за человека не считает. Ну, мать-то ладно. Для матерей сын всегда останется несмышленым дитятком. Но и Габи над ним смеется. Вилли нарочно бороду отрастил, чтобы казаться старше и умнее, а вредная девчонка только издевается — борода тебе нужна, говорит, чтобы плешь была не так заметна?

Подумав о соседях, сразу Франца вспомнил — как тот всегда его изводил. То щелбан даст, то подденет насмешливым словом. Но этот мучитель хоть получил по заслугам!

Вилли представил дракона, и опять мороз по коже продрал, а потом в жар бросило.

На площадь тогда он идти не собирался, толпой вынесло. А как Франц сгорел, вообще случайно увидел — отвернуться не успел, чуть не обмочился от ужаса. Но потом часто вспоминал в подробностях и с удовольствием, как ненавистный мучитель вмиг превращается в огненный факел, как падают на землю обугленные кости…

«Огня! — пришла откуда-то мысль, словно эхо чего-то далекого, огромного. — Огня!»

Да, да, правильно, подхватил Вилли эту мысль. И вся эта деревня чтоб, к змеям, сгорела! Он и раньше иногда об этом мечтал, когда кто-нибудь обдавал его презрением, но никогда это желание не было так сильно, как сегодня. Хоть бы все его обидчики провалились прямо в Бездну! Ну почему было дракону не сжечь Омельники, когда Франц плюнул ему на лапу?

А все потому, что чужак вмешался.

Вилли ощутил праведное негодование. Да как тот посмел убить дракона! Как такое вообще может быть! Дракон же сильнее человека. А сильные должны давить слабых, это закон жизни. Если бы зеленый дракон сжег чужака — вот тогда был бы порядок.

Таких, как тот наглый чужак, Вилли ненавидел. Он его сразу же возненавидел, как только увидел. Потому что ему самому таким никогда не стать. И потому, что чужак его презирал. Ну, то есть он вообще на него не смотрел. Но если бы обратил на него внимание — так, конечно, сразу же запрезирал бы.

И правильно, в сущности. Сильный должен презирать слабого, а он, Вилли, слаб…

От этой мысли ненависть его только возросла. Вилли уже сам не мог сказать, что именно он ненавидит. Но внутри него словно разгоралось злое, кусачее пламя. И от этой ненависти — так она была велика, больше самого Вилли, — он и сам вроде стал посильнее.

«Ага! — подумал он злорадно. — Хоть что-то во мне есть сильное!»

Второго дракона — того, что прилетел вечером, — Вилли не видал. Лежал на горе, в кустах, вместе с прочими, и трясся, отходя от встречи с первым. Но парни посмелее, которые следили за драконом с опушки, потом рассказали, что ничего интересного не случилось. Бестолковый дракон, вместо того чтобы сразу пройтись огоньком по крышам, полетал над деревней туда-сюда, да и улетел восвояси.

Ни разу даже не пыхнул огнем, растяпа!

Вилли закрыл глаза и нарочно стал представлять. Вот горит дом старосты, вот полыхает дом Габи, а она мечется и вопит, размазывая по лицу сопли, — ага, не до насмешек теперь! И остальные пусть сдохнут. Все Омельники — здоровенный костер!

Вилли становилось все лучше и лучше. Он закрыл глаза, стиснул кулаки и откинулся, стукнувшись затылком о бревно, но не ощутил боли. Перед его внутренним взором мелькали сладкие, горячие видения. Дома в огне, большие дома; люди мечутся по улицам, не находя спасения, и гибнут в пламени, как муравьи. Ему грезились горящие города — такие огромные скопления домов, о каких он даже не догадывался. По улицам текла лава, с неба падал раскаленный черный снег… То были не его мысли, но Вилли этого не замечал. Он сидел и с наслаждением смотрел, упиваясь разгулом стихий и чужими страданиями.

И вдруг — запинка, словно струна на скрипке лопнула посреди развеселой мелодии.

Что такое? Кто-то не сгорел?!

Приятная, греющая ненависть вспыхнула и взорвалась изнутри, причинив Вилли болезненное неудобство. И явилась странная мысль: надо найти несгоревшее — и сжечь. Чтобы сгорело все. Это же непорядок — когда то, что должно гореть, не горит!

«Да, да, так и есть, но…»

Снова приступ ненависти — словно удар прямо под дых. «Искать, неустанно! Она должна сгореть! Сгореть и больше не тревожить меня! Я не хочу, чтобы однажды она вернулась!»

И снова понеслись образы, как грозовые тучи, а в них вспышки белого пламени, отливающего металлом… Что это — молнии?

Вилли вздрогнул и съежился. Он с детства боялся грозы.

В тот же миг испуг в нем стал сильнее ненависти. Да много ему и не надо было, чтобы испугаться и сдать назад — отвагой он никогда не отличался…

«Что ты творишь, опомнись, маленький Вилли, во что ввязываешься! — тревожно запищал внутренний голос, он же глас рассудка. — Пропадешь!»

И тогда уже обрушился на него прямой, безмолвный приказ непреодолимой силы:

«Ищи! — и опять образ — что-то светлое во вспышке молнии. — Ищи ту, что не горит!»

— Найду я, найду! — завопил Вилли, соскакивая со скамьи.

Ему жутко стало при одной мысли, что вся эта клокочущая ненависть обрушится на него…

— Только… как искать-то?