Книга памяти. Воспоминания солдата

Он побежал по линии, а я направился на огневые. Сначала нога не очень тревожила, но затем с каждым новым шагом тупая, ноющая боль усиливалась, охватывая всю голень. Боль самой раны как бы не ощущалась — уже нестерпимо ныла вся кость. Я еле-еле двигался, сильно хромая. На левую ногу почти не опирался. На батарее заметили, выбежали навстречу, помогли. Сняли сапог. Вся портянка мокро-красная, штанина тоже. Штанину разрезали, рану перевязали. Прилег здесь же, на полянке, под елочками. Боль немного утихла. На батарее были еще 4 раненых. Где-то пополудни шла полуторка в тыл за снарядами. В кузов положили сено, помогли раненым в него забраться. Я лежал крайним возле правого борта. Двинулись. От тряски нога сильно болела, поднимал ее, старался держать на весу, в таком положении боль немного притуплялась. Но долго так не удержишь. Но страшнее всего было на берегу. Возле переправы собралось много разного транспорта: автомашины, подводы, какие-то военные команды. С той стороны тоже автомашины с боеприпасами, пушки, солдаты… движение одностороннее. В первую очередь пропускают сюда, на берег, где идут бои. Конечно, все это рассредоточено. Мы тоже сначала остановились вдали от переправы, в сосняке. Больше всего боялись налета авиации. В самом деле: куда денешься Ни подняться, ни побежать. Это страшнее всего — чувствовать себя беспомощным, беззащитным в момент угрозы смертельной опасности. Нам этот раз пронесло. Часа через полтора переправились на левый берег и к вечеру прибыли в село. Где размещался медсанбат. Разместили нас в избе, на полу, на душистом сене. Здесь заночевали. Нога, пока спокойно лежу, ноет, но терпимо. Если же поднимаюсь, и нога оказывается на весу — боль невыносимая, а нога словно свинцовая. Утром рану осмотрела, перевязала симпатичная, чернявая, молоденькая медсестра, еще, помню, угостила шоколадом, приветливо посмотрела, улыбнулась, сказала «красивый», спросила, откуда.

Затем меня вместе с другими ранеными снова уложили в кузов грузовой автомашины и повезли. Машину трясло, бросало на ухабах. Боль невыносимая. Ехали медленно, долго. Наконец, остановились. Водитель сказал: «Приехали». Местечко Носовка, здесь армейский госпиталь легкораненых (ГЛР).

РАНБОЛЬНОЙ

Поместили меня в длинный палаточный барак. В нем с обеих сторон были сплошные дощатые нары. Здесь ночевали, отдыхали раненые. В этом госпитале находились только легкораненые. По сигналу «Подъем» они выходили из барака, гуляли в рощице, часть — помогали на кухне по хозяйству, на хоздворе: рубили дрова, ухаживали за лошадьми. Утром я остался на нарах один — передвигаться я не мог. Заглянула медсестра.

— Почему не идешь завтракать?

— Какой там черт «идешь»? Я на ногу ступить не могу!

Завтрак принесли. Затем пришел какой-то обслуживающий то ли недоучка-студент, то ли быстроиспеченный фельдшер, посмотрел рану:

— так у тебя же здесь касательное, кожа немного содрана и все.

Меня прорвало:

— Ах ты ж, туда твою перетуда, ты что, не видишь? Смотри (ткнул пальцем) в направлении раны. Осколок ударил в кость прямо, а где, куда он вышел? Здесь слепое осколочное ранение, а ты мне «к-а-с-а-т-е-л-ь-н-о-е»!

— Ну, хорошо, приедет рентген, тогда разберутся. (В ГРЛ своего рентгенаппарата не было). После этого меня не тревожили подъемами, пищу приносили. Через два или три дня появился передвижной рентген. Помню, меня уложили на стол лицом вверх, рентгенолог — мужчина средних лет — смотрел, коснулся пальцем раны.

— здесь больно?

— Да.

— У тебя здесь осколок 1,5х2 см.

— И я ведь тому олуху говорил, что там осколок, а он мне «касательное».

— Тебя нужно оперировать. Отправят в тыл.