Книга Пепла

На следующий день я столкнулась с Оливией в коридоре замка. Мы обе спешили на лекцию леди Огасты. Увидев меня, предательница расплылась в улыбке:

– Лили-и-и! Зря ты вчера не пошла на праздник, было так весело. Ты даже не представляешь, что устроил Марис…

Она говорила, говорила и говорила. О Марисе, Катрине, Лисе, и ни слова о том, как вчера ночью она разбила мне сердце. Ее голос лился и журчал, а я смотрела лишь на голубую венку, пульсирующую на шее Оливии. Мне вдруг показалось, будто по ее жилам бежит сладкий яд. Он струится по крови, разливается в голосе и дурманит разум каждому, кто его слышит. На миг мне почудилось, что если сейчас сдавить тонкое горло Оливии, заставить ее захрипеть, лишить этого чарующего голоса, то иллюзия спадет, явив миру истинное обличье предательницы – побитое оспой лицо с желтыми гнилыми зубами и серыми спутанными патлами. Все увидят, кто прячется под лживой маской безупречной Оливии Бертхайм.

В груди бушевало пламя, ярость застилала глаза, а руки сжимались в кулаки. После каждой лживой фразы, после каждого слащавого смешка я представляла, как сжимаю ее горло и впиваюсь ногтями в лицо. Но я, разумеется, сдержалась.

Усилием воли придала лицу бесстрастное, холодно-надменное выражение – именно с такой маской я обычно ходила на светские мероприятия, которые вынуждена была посещать как претендентка. Я рано поняла, что маска защищает меня не хуже брони, дает понять местным сплетницам, что со мной не стоит связываться. «Напади первая. Не дай им себя ранить», – именно с таким девизом я жила после смерти папы. Оливия и Эдриан были едва ли не единственными людьми, которые знали меня настоящую. Что ж. Моя ошибка.

Оливия продолжала щебетать, не заметив произошедшую со мной перемену.

И тогда я рвано выдохнула одно-единственное слово:

– Знаю.

– Что, прости?

– Я. Все. Знаю.

Я наблюдала, как меняется ее аристократичное лицо с точеным носом, как небесные глаза растерянно бегают из стороны в сторону, как на идеальной молочной коже проступают красные пятна, как длинные тонкие пальцы теребят оборки платья.

Она была жалкой. И подлой. Настолько, что даже не нашла в себе сил признаться мне во всем. А может, она все спланировала? Последняя мысль заставила меня на миг задохнуться от ярости. Наверняка все так и было. Иначе к чему весь этот разговор вчера?

– Лилит, послушай. Все не так, как ты думаешь, – наконец отмерла Оливия.

Это стало последней каплей.

– Скажешь еще хоть слово об этом, и я испепелю тебя. Поняла меня?

– Но, Лили, ты ведь этого не сделаешь…

– А ты проверь, – бросила я, и, задев Оливию плечом, поспешила в сторону Багряного зала.

В тот день я поклялась себе, что больше никогда не позволю Оливии меня одурачить.

Даже от воспоминаний о ее поступке сердце зашлось в тревожном беге. Мне пришлось сделать несколько глубоких вдохов и пройтись по комнате, сжимая и разжимая кулаки, чтобы хоть немного прийти в себя.

Одевалась я с особенной тщательностью. Выбрала из шкафа самое красивое платье. Глубокий изумрудный цвет ткани подчеркивал зелень моих глаз. Собрав на затылке лишь несколько прядей, я позволила темным локонам спускаться по плечам. Повернулась к зеркалу и осмотрела себя придирчивым взглядом. Кроме легкой бледности, ничто не выдавало моих вчерашних переживаний. Как я и надеялась. Так уж повелось: чем хуже у меня на душе, тем лучше я выгляжу. Никто не должен знать, как я разбита. Особенно мама.

Я направилась в столовую, не забыв нацепить на лицо улыбку. Там я обнаружила маму. Она уже заканчивала завтракать.

– О, Лили, дорогая. Ты уже проснулась? Я не хотела будить тебя, сейчас попрошу Нэнси подать тебе завтрак.

Этого не потребовалось. Пухленькая раскрасневшаяся служанка в кружевном переднике уже вносила поднос в комнату. Она ласково улыбнулась и поставила передо мной тарелку с оладьями. Моими любимыми.

Нэнси ничего не говорила и не спрашивала, но этого и не требовалось. По ее взгляду я догадалась: мама ей все рассказала. В других домах не принято делиться новостями с прислугой, но шесть лет назад Нэнси едва ли не единственная решила остаться в нашем доме. Она очень помогала нам, не знаю, как бы мы справились без нее. С тех пор мама воспринимала ее скорее как доброго друга, а не как служанку. Хоть Нэнси и смущалась, когда мама захаживала к ней на кухню, чтобы выпить чаю. Всякий раз она разводила руками и приговаривала: «Не дело это, леди Эвендейл, вам с кухаркой за одним столом сидеть!»

Я улыбнулась Нэнси и искренне поблагодарила ее за заботу. Когда она вышла, мама осторожно спросила у меня:

– Ты уже знаешь, куда тебя направят?

Я успела положить в рот кусочек оладьи и медленно жевала его, обдумывая ответ. Врать не хотелось, но и волноваться маме нельзя.

– Пока неизвестно, – остановилась я на полуправде. – Мне сообщат позже, после назначения новой Хранительницы.

Мама внимательно посмотрела на меня, отложила вилку в сторону и тихо спросила:

– Кого они выбрали?