Книга перемен

— Я не думаю! Я чувствую, подобно этому цветку! Всеми лепестками и тычинками, всеми шипами, всеми прожилками листочков. Что там думать! Вон она, Оксаночка! Ищет кого-то взглядом. Как вы полагаете, кого это она там ищет? Да вас, конечно. Она жаждет ваших объятий и поцелуев, нетерпеливости ваших рук, грубости рта и опасной игры чресл; она жаждет вдыхать запах роз под звездами, сама раскинувшись зрелой столепестковой розою на ложе любви. Она жаждет! Она жаждет, чтобы ваши пальцы, ваши губы перебрали все ее лепесточки, изучив очертание и особый трепет каждого из них. Так идите же, спешите к ней и восчувствуйте!.. И не смейте думать, это вредит потенции.

Вадима проняло: вдруг восчувствовав, и сильно, он забыл попрощаться и поспешил к Оксане, чья подкрашенная фальшиво-золотым белокурость призывно светилась в сумерках подобно фонарику глубоководной рыбки-удильщика. А к Рувиму Оскаровичу неслышно подкрался Аркаша и торжествующе заявил:

— А я все слышал. Ты старый сводник, Рувимчик. Думаешь, Йося с Фридочкой тебе за это спасибо скажут? Они откажут тебе от дома.

— Ха! Откажут! Да я буду почетным гостем на свадьбе, Аркашка! Спорим?

— На бутылку экспортной под хорошую закусочку! — азартно предложил Аркаша. Он ничем не рисковал, так как надеялся уже месяца через полтора обосноваться на земле обетованной.

Берлин. 2002 год

Я осмеливаюсь предположить, что вы с первого же взгляда сразу же обратили на меня свое благосклонное внимание, а именно когда вы мимоходом изволили прозвать меня шутом, и так как шуты на многое горазды, то стало быть…

Э. Т. А. Гофман.

Житейские воззрения Кота Мурра

— Между прочим, Гофман. Кто же все-таки сочинял письма Сабине Вольф? Вы или Аврора? — немного смущаясь своего любопытства, спросила фрау Шаде.

От уголков губ и глаз Гофмана разбежались тоненькие насмешливые морщинки. Он ответил не сразу, он долгим и внимательным взглядом посмотрел на доктора Шаде, которая, окончательно смутившись, откинулась на спинку стула, подальше от светового круга включенной лампы.

— Между прочим, фрау Шаде. — в тон ей ответил Гофман. — С чего вы взяли, что письма вообще были? Я, кажется, нигде не упоминал об этом. Впрочем, чего уж там! Эти письма. Письма поначалу писала Аврора, я-то совсем не умел писать писем, никогда их не писал, не к кому было писать, и писать я вовсе не любил, делал это лишь по школьной необходимости. Я лишь прочитывал их и цензурировал. Позднее же, года этак через два, когда я перечитал-таки всего дедушкиного Гофмана и проникся к нему безмерным почтением, меня перестало устраивать то, что писала моя любезная матушка, и, вместо того чтобы нести ее нейтрально вежливые сочинения в почтовый ящик, я их выбрасывал и подменял своими. Я много чего выдумывал о себе, я примеривал на себя маски волшебных гофмановских персонажей, я неуклюже пытался подражать гофмановскому стилю, забавно архаическому и лукавому, я боролся с небрежностью своего почерка, взяв за образец четкую матушкину каллиграфию, за каждым словом преодолевая собственную лень, я обращался к словарю, чтобы не наделать постыдных ошибок. И знаете, фрау, я полюбил писательство.

— Я это заметила, Гофман. У вас неплохо получается. Однако вы безжалостны к своим персонажам. Ваши тексты все чаще и чаще пронизывает и явная, и подспудная ирония, а иногда вы даже откровенно грубы в своей клоунаде. Дело ли высмеивать высокие чувства, самое святое?

— Почему нет? — высоко взметнул тонкие брови Гофман. — Почему бы нет? — развел он руками. — Помнится, вы уже упрекали меня за это. Я повторюсь: не вижу ничего дурного в клоунаде. Почему бы не посмеяться над обстоятельствами, осмыслив их по прошествии времени? Почему бы не посмеяться над героями романа? Смешная сторона есть у всего на свете. И, в конце концов, это мои герои. Собственные.

— Все дело в том, что в своем шутовстве вы, Гофман, высокомерны, как… как Господь Бог! — возмущенно воскликнула фрау Шаде.

— О-о, как вы мне польстили, фрау Шаде! Но боюсь, моя гордыня не божественного происхождения. Я суетен, я алчен, самодоволен и своекорыстен, тщеславен и эгоцентричен, м-м-м… что же еще? Не подскажете, фрау психолог?

— Должно быть, я плохой профессионал, — усталым хрипловатым голосом заметила фрау Шаде, — но, что бы я ни говорила в женской запальчивости, я вовсе так не думаю, и вы это прекрасно знаете, Гофман. И сами вы не считаете, что эти неприятные качества свойственны вам. Поэтому не кривлялись бы вы! Ваша цель — меня обидеть? Вывести из себя? Зачем? К чему это лицедейство?

— Вы не догадываетесь? Тем не менее все так просто: я напрашиваюсь на комплимент, хочу, чтобы меня похвалили, погладили по шерстке, почесали за ушком. Прижали к груди. Не хотите прижать меня к груди, очаровательная фрау? Чем я хуже вашего кота?