Книга песчинок: Фантастическая проза Латинской Америки

Дни проходят, и Симон начинает беспокоиться. Что за чертовщина творится с зеркалом? Однажды, когда Симон посмотрел в него издалека, с кровати, ему почудилось, будто не его спальня, а какая-то чужая комната, наполненная чужими людьми, ожила в его пунцовой раме. Симон живо вскочил, но когда подошел ближе, только его собственная изжелта-зеленая физиономия отразилась там, как в хорошо начищенном подносе. Может, зеркало уже дожидалось Симона, чтобы успокоить его.

Как-то утром донья Грасия врывается в комнату, где он работает.

— В зеркале — нечистая сила,— сообщает она.

— С чего ты взяла?

— А вот с чего: сегодня я увидела в нем то, что произошло вчера.

Симон дель Рей сердится. Его возмущает, что жена, ослушавшись приказа, вошла в кабинет. А еще его возмущает, что некие злобные силы пытаются заставить его сбыть с рук столь великолепный дар.

— Дура ты,— отвечает он и велит заниматься своими делами.

Потом на цыпочках проскальзывает в комнату, которую зеркало наполняет таинственным мерцанием ртути, но его поверхность тотчас же успокаивает Симона, немедленно воспроизводя его черты.

Симон пожимает плечами. Нет у него времени разбираться с женскими причудами. Его ожидают более серьезные дела. И для того, чтобы разрешить одно из них, и немаловажное, ему придется расстаться с домом на десять дней. Он должен осмотреть поместье, которое уже перешло в его руки, пополнило собой его владения. Нужно составить реестр имуществу, подписать бумаги — только он сам может сделать все это. И разумнее сделать это не откладывая: для португальцев наступают тяжелые времена, и хотя Симон и льстит себя надеждой, что его уже почитают старым христианином, порой закрадывается сомнение, и тогда Симону становится сильно не по себе, им овладевает неодолимое желание нравиться всем, чтобы в каждой улыбке, льющей бальзам на душу, читалось примерно следующее: «Что вы, Симон дель Рей! Португалец — ваша милость? Ваша милость — иудей? Придет же в голову такая дикость!»

Меньше двух лет тому назад, в 1641 году, в Буэнос-Айресе были казнены лоцманы с корабля «Нуэстра-Сеньора-де-Опорто» и еще двое лузитанцев, которые привезли на Рио-де-ла-Плата вести о мятеже в португальском королевстве. И какие вести! Донья Маргарита Савойская, герцогиня Мантуанская и регентша королевства, посажена в темницу; народ, взбунтовавшись, возвел на престол под именем Хуана IV герцога Брагансу; между Испанией и Португалией вспыхнула война. Симон дель Рей и слышать ни о чем не желал. Это его вовсе не касается... не касается, и все тут... пусть его оставят в покое... он — подданный Его Католического Величества... испанец... к тому же католик... не меньший, чем само Католическое Величество...

Сегодня же надо ехать. Оставлять жену для Симона мучительно, и он без конца повторяет наказы: ни под каким предлогом не выходить на улицу — разве только в церковь; сидеть дома, в четырех стенах, как подобает благородной сеньоре ее звания и достатка.

— Чтоб как монашка! — наставляет Симон.— Как монахинька!

И удаляется с достоинством, предварительно перекрестившись и бросив последний взгляд в таинственное зеркало, в смутных глубинах которого явно творится что-то неладное, но что именно — в это лучше не вникать, ибо не оберешься хлопот с инквизицией; однако можно предположить, что виной всему какая-то погрешность, расстройство в отражающем механизме, который, воспроизводя образы, то спешит, то отстает. Но даже подобные соображения, к которым примешивается и догадка, что при выделке этого венецианского зеркала — в Италии ведь полно чернокнижников! — не обошлось без магии, не могут склонить Симона к решению расстаться с ним. Может, со временем улягутся эти смятенные воды. А пока разумнее всего поменьше туда смотреть, а главное — не допускать, чтобы зеркало превратилось в наваждение. И не преувеличивать... только не преувеличивать ничего, чтобы Сатане не пришлось ликовать у себя в преисподней.

Через десять дней Симон возвращается. Дело устроилось как нельзя лучше: поместье — самое богатое из всех, какими он владеет. В доме ждет донья Грасия, в пышном кринолине, сером с розовым, и с голубым бантом в волосах. Всеблагой Боже, какая она красивая! Красивая, как золотая каравелла инфанта Энрике, на всех парусах бегущая по волнам, разметав по ветру яркие флаги.

Симон дель Рей испытующе вглядывается в нее своими иудейскими глазками, часто мигающими под козырьками тяжелых век. Ни о чем не расспрашивает. Кабальеро не пристало интересоваться, как его сеньора вела себя в его отсутствие. Но, сопровождаемый супругой, рыщет по всему дому, держа нос по ветру, как легавая собака, на все бросая косые взгляды, которые скользят по мебели и взбираются, как прожорливая тля, по гобелену с Авраамом и Мельхиседеком.

Этой ночью, в спальне, раздеваясь при свете свечи — донья Грасия уже потягивается в постели, нагая, сбросив последние покровы,— Симон останавливается перед зеркалом и едва удерживается от крика.