Книга песчинок: Фантастическая проза Латинской Америки

Теперь главная моя забота — отыскивать съедобные корни. Жизнь моя наладилась, и даже остается время немного передохнуть. Чередование работы и отдыха делает меня свободным и счастливым.

Вчера я не уложился в график; сегодня пришлось работать без передышки; однако все равно всего сделать не успел; когда столько забот, о женщине на камнях забываешь и думать.

Вчера утром море вновь вторглось в низину. Никогда раньше прилив не был таким продолжительным. Вода еще росла, когда пошел дождь (здешние дожди не частые, но очень сильные, со штормовым ветром). Пришлось искать укрытия.

Карабкаясь по скользкой крутизне, борясь с ветром, дождем и хлещущими по лицу ветвями, я поднялся на холм. Мне пришло в голову спрятаться в часовне (самом уединенном месте на острове).

Я находился в помещениях, предназначенных для трапез и перемены облачений (кстати, среди обитателей музея я не заметил ни одного священника — католического или лютеранского), как вдруг передо мной, словно из-под земли, выросли двое людей; это было так неожиданно, что показалось игрой расстроенного воображения... В нерешительности, я неловко забился под алтарь, путаясь в складках пурпурного шелка и кружевах. Меня не заметили. До сих пор не понимаю почему.

Я провел так некоторое время, застыв в неудобной позе, на четвереньках, вслушиваясь в звуки, смешанные с завываниями бури, осторожно выглядывая из-за шелковой занавески, протянутой по низу главного алтаря; то тут, то там громоздились муравейники, темные, к ним по выломанным плиткам пола тянулись живые цепочки больших бледных муравьев... Ловя слухом стук капель по крыше и стенам, клокотанье воды в желобах, всплески дождя на мощеной дорожке перед входом, раскаты грома, смутный гул ветра в кронах деревьев, рокот прибоя, скрип балок, я старался различить звук человеческих шагов или голосов, приближающихся к моему укрытию, чтобы не дать снова застать себя врасплох.

Постепенно до меня стали доноситься скупые, обрывочные звуки какой-то далекой, очень далекой мелодии... Вдруг они смолкли, и я подумал, что это было нечто вроде тех фигур, которые, как утверждает Леонардо, начинают проступать, если долго вглядываться в растекшиеся пятна сырости. Музыка зазвучала опять, такая гармоничная, что глаза мои затуманились, прежде чем новая волна ужаса не захлестнула меня с головой.

Выждав какое-то время, я подошел к окну. Вода, мутно стекавшая по стеклам, пугающе темной стеной вставшая снаружи, не давала возможности увидеть хоть что-нибудь... Но я был так поражен, что, забыв о страхе, выглянул в приоткрытую дверь.

Те, кто живет здесь, либо персонажи самого снобистского толка, либо предоставленные самим себе пациенты сумасшедшего дома. Только чтобы соригинальничать в отсутствие всякой публики — либо таковой изначально предусмотренной публикой являюсь я,— они презрели все мыслимые и немыслимые неудобства, бросили вызов смерти. Все это истинная правда, а отнюдь не моя злобная выдумка... Вытащив на улицу фонограф, стоявший в зеленом зале рядом с аквариумом, все они, мужчины и женщины, рассевшись на скамейках или прямо на траве, болтали, слушали музыку и танцевали под потоками проливного дождя, в порывах ветра, с корнем выворачивавшего деревья.

Теперь ясно, что жить без женщины в платке я не могу. Возможно, мой профилактический отказ от всякой надежды был несколько нелепым. Ни на что не надеяться, чтобы ничем не рисковать, притвориться мертвым, чтобы не погибнуть. Вдруг все это показалось мне каким-то пугающим, беспокойным забытьем; отныне я хочу, чтобы оно кончилось. Пережив побег, а затем долгие дни, когда я даже не замечал, как усталость подтачивает мои силы, я обрел покой; быть может, мое решение вернет меня в то тревожное время или вновь отдаст в руки судей; все лучше, чем эти затянувшиеся муки чистилища.

Восемь дней с тех пор, как это началось. Помню, как я впервые увидел таинственных пришлецов, как, дрожа от страха, прятался в скалах западного берега, как убеждал себя, что все это пошло: и женщина, похожая на цыганку, и моя влюбленность отшельника, осужденного по совокупности статей. Через два дня я вновь пришел к камням: женщина глядела на закат; неожиданно я понял, что она-то и была единственным истинным чудом; потом наступила полоса неудач: рыболовы, бородатый теннисист, наводнение, попытки привести в порядок хозяйство; с того времени я ее не видел. И вот сегодня вечером...

Я боюсь, но еще больше — досадую на себя. Каждую минуту могут появиться пришлецы; пока они не спешат; что ж, malum signum [150]: значит, они придут, чтобы схватить меня. Надо спрятать дневник и подготовить объяснение, а потом буду ждать рядом с лодкой, готовый ко всему: к сопротивлению, к бегству. Но об опасности я почти не думаю. Меня сводит с ума другое: допущенные оплошности, из-за которых я могу лишиться женщины — навсегда.