Книга писем

Я, конечно, пришел первым к обрыву, чтобы получше выбрать место. Я специально предложил встретиться здесь, у обрыва, у пропасти, на самом краю столовой горы. Здесь одному-то страшно, не то что вдвоем. Сердце замирает, когда вослед за взглядом мысленно срываешься вниз, и не дай бог, думаешь, кто-либо другой подойдет сзади да и подтолкнет потихоньку - а сильно и не надо. Я всегда боюсь стоять на краю, когда сзади кто-то ходит. Ведь он может не со зла, а так, случайно, ненарочно задеть.

Наверное, невозможно привыкнуть к ее появлению. Меня чуть не свалило с ног по крутому снежному склону. Все потемнело, пропало, осталось только обворожительное покачивание и огромное пространство, утыканное зелеными и голубыми иглами, тысячами живых и одной золотой иглой венчающей гигантскую пирамиду. Зачем и жить, если не ради такой, легкой, подвижной, независимой?

- Ах, как здесь страшно, - она доверчиво, как это делают дети, ухватилась за мою руку и встала на самом краю, - я так давно здесь не была и забыла страх высоты, - она улыбнулась, а глаза ее стали совсем грустными. - Но чего бояться? Мне кажется, я бы смогла полететь (еще бы, подумал я, и на всякий случай заслонил ее от ветра), но не как птица, а лучше, умнее, красивее, как летают во сне. Там ничто не мешает телу, там летишь просто так, без крыльев и звезд, без плана или мечты, сама, вне тревог и волнений, в любом удобном направлении, легко и просто, сама, сама, будто паришь, как воздух в воздухе...

- Летишь, чтобы пасть и прорасти, - пробурчал я из-за спины, я был взбешен собственной прозорливостью: да, она есть то, что я искал, никаких сомнений теперь не осталось.

- А вы летаете во сне? - спросила она.

- Нет, я лишь прослеживаю чужие маршруты, - соврал я.

Она как-то понимающе кивнула, мол, ну-да-конечно, и опять забыла обо мне.

- Нет, птицы не умеют легко летать, - она спорила сама с собой, - они производят слишком много шума и ветра, они не могут наслаждаться тем, что дано, и так, как есть...

Плыви, плыви ко мне, я жизнь твою наполню новым смыслом, пело мое сердце.

Господи, как же она хороша, как точны ее мысли, как прекрасны и независимы они, словно легкие небесные пути, проложенные в будущее мое счастье. Что может быть выше и прекраснее, чем плыть над июльским жаворонковым криком?

Счастье вечного покоя, закрытого от сквозняков стеклянными стенками. Да и чего еще ждать? Сейчас, здесь, она делится со мной самыми сокровенными мыслями, мыслями единственной в своем роде, несравненной и неповторимой летящей души.

С обрыва, без просьб и намеков, мы шагнули в неясное еще минуту назад будущее, в начала новых несвершенных этапов. Так, по крайней мере, казалось мне. Ведь я буквально еще не был совсем здоров, и я слишком переживал и волновался, но был счастлив, чертовски счастлив, как пророк добра, доживший до свидетельств своего мастерства. Я вспоминал, как много месяцев, черных, тяжелых месяцев назад, в случайном разговоре подслушал ее номер телефона, и в тот момент предугадал сегодняшний успех. Мне и тогда это казалось не случайной удачей, зашифрованной семью цифрами, но знаком счастливой судьбы, дарованной господином Провидением. Я мог бы уже в этот день приступить к самому ответственному этапу, но не стал - мне (а хотелось бы написать нам) было слишком хорошо. Мы расстались по моей инициативе, заранее договорившись о новой встрече. Я, быть может, впервые уходил от нее в приподнятом настроении, с легким, я бы даже сказал, преступно легким сердцем. Мне нужна была настоящая пауза, недолгое бездеятельное затишье, короткое замирание перед последним решительным шагом. Конечно, не могло быть и речи о подарке, да и что я мог считать подходящим подарком? Нет, решение таких вопросов должно быть перенесено как можно подальше вперед, вплоть до самого последнего момента. А сейчас, в эти несколько дней, мне наконец судьбой отведено насладиться покоем возникшего взаимопонимания.

Но стоило вернуться домой, упереться в серое занавешенное окно мечтательным взглядом, как черные тучи сомнения вновь обступили мое безоблачное небо.