„Хотя ты и оказал мне благодеяние, — ответила змея, — но оказал его не к месту, хотя и был милостив, но милость эта была неуместной. Человечности можно ожидать только от человека, на благородство можно рассчитывать, только имея дело с людьми. Какое дело змее до благородства — смерть твою не предотвратить!“
Эмир, увидев, что змея навострила зубы, что яд ее никоим образом не уменьшается и что она готовится ужалить его и ввергнуть его в погибель, обратил лицо к небу и сказал: „О творец змей и муравьев! О ты, подающий силу слабым! Ты знаешь, какую услугу я оказал этой змее и что она хочет со мной сделать. Твоя щедрость не дает ни одному благодеянию пропасть понапрасну, с твоей помощью всякое добро утверждается… Дай мне силы сделать с этим мощным врагом то, что он собирается сделать со мной!“
В то же мгновенье силы эмира возросли, мощь его увеличилась настолько, что змея показалась ему веревкой, более того — тонкой ниткой. Эмир схватил ее за хвост и так ударил оземь, что жизнь мгновенно покинула ее».
Выслушав этот удивительный рассказ и услыхав такие странные речи, Худжасте спросила: «О попугай, я выслушала твой первый завет и приняла его к сведению. Каков же твой второй завет?»
«Второй завет таков, — ответил попугай: — когда ты добьешься свидания и сближения с другом, будь самостоятельна, не иди путем подражания и не повторяй ничьих слов и дел. Не говори: тот человек сказал такое-то слово и это пошло ему на пользу, надо, мол, и мне сказать то же самое, или тот человек сделал такое-то дело и оно ему удалось, надо и мне сделать то же. Может статься, что ему это пойдет на пользу, а тебе во вред, ему принесет выгоду, а тебе — нет. Так тому цирюльнику, который старался подражать купцу, дело не принесло никакой выгоды и совершенно не удалось». — «А как это было?» — спросила Худжасте.
«Говорят, — отвечал попугай, — что в крайних пределах Хорезма[189]
жил-был купец, владевший несметными богатствами. Звали его Абд ал-Малик. Он постоянно занимался тем, что зарабатывал деньги, но водился с учеными и законоведами. Как-то раз пришло ему в голову: „Я много торговал в крайних пределах мира, надо мне пуститься в страну „Кто творит благое дело, получает в десять раз больше“.С таким намерением роздал он все свое имущество нищим, роздал все свое богатство неимущим, и у него даже не осталось чем разговеться. В ту же ночь он увидел во сне монаха и спросил его, кто он.
„Я образ твоего счастья, — ответил монах. — Так как ты роздал сегодня все свое имущество нищим и отдал все свое богатство неимущим, тебя нельзя покинуть. Завтра утром я приду к тебе в таком же облике, ты ударь меня по голове палкой, я упаду к твоим ногам и стану своим золотым отображением. Если ты отрежешь у меня какую-нибудь часть тела, тотчас же на том месте вырастет новая. Если отделишь от меня какой-нибудь член, на его месте тотчас же появится другой“».
«На другое утро, когда странствующий по ночам монах-месяц ушел в келью запада, а краснолицый отшельник-солнце повесил в воздухе свою молельню, пришел к Абд ал-Малику цирюльник, чтобы подправить ему усы. В это время появился монах. Абд ал-Малик встал, схватил его за бороду и ударил по голове палкой. Тот упал и превратился в свое золотое отображение.
Абд ал-Малик дал цирюльнику несколько дирхемов и велел скрывать эту тайну. Цирюльник же вообразил, что стоит только ударить монаха палкой по голове, как он тотчас же превратится в золото. Пошел он домой, устроил пиршество и пригласил в гости нескольких монахов. Когда гости покончили с едой, цирюльник взял тяжелую палку и принялся так колотить ею монахов по головам, что поразбивал им головы, заставил потечь ручьи крови. Монахи подняли крик, сбежался народ, цирюльника крепко связали и вместе с монахами повели к правителю города.
Тот спросил: „Почему ты бил этих несчастных и зачем поразбивал им головы?“ — „Я был в доме Абд ал-Малика, — отвечал цирюльник, — и к нему пришел какой-то монах. Абд ал-Малик взял палку, ударил монаха по голове, и тот сейчас же превратился в золото. Я и вообразил, что стоит только ударить монаха по голове палкой — и он тотчас же станет золотом. С таким вот намерением позвал я вечером к себе монахов и начал бить их по голове палкой, но они ни во что не превратились, а только получилась большая смута“.