Книга правды

— Могу пояснить, — резюмировал Хаксли. — Под само-отупленнем понимаю не только деньги, но и все, что затеняет дух. Пьянство, чревоугодие, разврат — пот примеры тех явле-ний-врагов нашего предназначения. А так как они низводят до уровня животного, тебе и в голову не придет, что унижение есть унижение. Самооценка сводится на нет. И твоя мысль, почему Немезида иногда, похоже, вознаграждает, вполне объяснима. То, что она несет в себе унижение, приемлимо лишь в абсолютном смысле, для идеального или полного бытия или, по крайней мере, для почти совершенного. В случае же с тотальным гедонизмом на примитивном уровне жизнь напоминает бесконечный триумф — мгновенная реализация желаний сердца.

— Мораль, — заключил Кроули. — Стой обеими ногами на земле, живи обыденными страстями, гони прочь сомнения, меньше думай, больше желай, и Немезида дарует тебе счастье. Хорошо, прошу прощения, дорогой Олдос, но я настаиваю на немедленном самоотуплении. Виктор, если не возражаешь, ящик Пандоры… Я поднялся, прошел в кабинет и достал его аптечку. Четыре склянки в ящичке из слоновой кости. Взял две — с бирманским героином и боливийским кокаином. Тщательно перемешал оба порошка на серебряном подносе, измельчая грязный, цвета хаки героин, и несколько раз добавив туда как можно больше кокаина, затем передал Кроули серебряную ложку, которой тот с удивительной ловкостью загребал смесь, тщательно вдыхая сначала в правую, потом в левую ноздрю. Я разделил с ним трапезу.

— Не желаешь ли присоединиться к нашему коктейлю, — предложил Кроули. — Отличная комбинация…

Хаксли недовольно мотнул головой, гримаса откровенного неодобрения сабельным шрамом пересекла его худое искаженное лицо. Кроули, с едва уловимой усмешкой, прокомментировал: «Боюсь, если ты решил и дальше составлять компанию Дьяволу, то просто обязан вкусить его плодов. Или представь, что сидишь со старым Фальстафом и теми, ну ты знаешь, джентльменами тени, фаворитами Луны».

— Разумеется, — хрипло отозвался Хаксли, — но это такая напрасная трата времени, такое расточительство по отношению к себе — окончательное самоотупление. Скажу больше — сознательное оскорбление, надругание над душой, сильнейший ущерб всем функциям, ведущий к безумию!

— Ну, как сказать, — парировал Кроули. — Наркотики — элементы магии и всегда в ней использовались. Ведическая сома, лотос Гомера, не говоря уже о дурмане, белене, беладонне, мандрагоре колдуний и ведьм — доказательств вполне достаточно. И уверен, для нормального человека, которого я, к счастью, могу назвать примитивным, они исключительно вредны. Но никоим образом не причисляю я себя к обыкновенным людям. Для меня наркотики — лакмусовая бумажка, тест умственных способностей, проверка воли, страстей и намерений. Я думаю, что холодный, призрачный кокаина и есть тот самый длинный коридор, полный теней, где теряется и оскверняется душа. Или героин — теплое, мягкое, вкрадчивое оцепенение расслабленной ночи, серые клочья облаков и мертвенная бледность умирающей луны. И только потому, что много я вкусил как радостей, так и печалей, считая себя большим, чем просто человек…

— Но каков вред, Кроули! Какова расплата! Читал ли ты дневники Бодлера? Ишервуд, поселившийся здесь неподале* ку, недавно перевел их. Я никогда еще не встречал такого отчаяния, такого сожаления о жизни, проведенной в привыкании к фальшивым идеалам. А всему виной — гашиш и все эти прихоти, обожаемые декадентами.

— Но ведь так оно и есть! — воскликнул Кроули. — Бодлер обожал их, упивался своим падением и личной проклятостыо. И кроме того, написал несколько чертовски сильных вещей… Не было ли то прямым выражением чувства падения или истерии, культивируемой им в приеме наркотиков, темнокожих любовницах и угрызениях совести? Понимаешь, Хаксли, пока мы активны и сохраняем в себе эту энергию — мы спасены. Вся энергия — выплеск наружу восторга и наслаждения от жизни, пока мы используем ее. По мне, принять наркотик, значит позволить д емону посетить святилище мысли и действия. И если мы предоставляем ему голос, разбиваем в себе оковы скрытого духа, тогда реализуем больше, чем оскверняем. Мы создаем новые каналы, и это ведет к нашему очищению.

Он встал я подошел к серванту. Снаружи яущались сумерки, и его тучная фигура отбрасывала на стену гигантскую тень. В память о духе тех времен мог бы продолжить фразой, типа: «Холодную плоть булыжной мостовой ласкали сапоги марширующих штурмовиков, раскаленной игрой страха пронзая мозг…» Впрочем, до меня доносился лишь отдаленный шум проносящихся по улице машин и голоса случайных прохожих. Вернувшись, Кроули передал Хаксли листок бумаги. «Прочти», — сказал он.

4

Теперь эта бумага лежит на моем столе. За последние тридцать лет она полуистлела и пожелтела по краям — одна из многих, которые я до сих пор храню. Его счета и заклинания, магические формулы, случайные стихи и письма. Мое существование» во мраке забвения, неизвестно как и его по* клоиникам, так и биографам. Текст разделен на две части, привожу ик ниже: