Книга Предтеч

Надо признать, у него получилось: либо умнее, чем кажется, либо талант у него особый на это дело, либо… Либо у дураков тоже бывают прозрения. Ритуся опустила голову еще ниже, безучастно пожала плечами и ничего не сказала. А чего скажешь? Да, дурак, и тем гордится! А что дураки у нас парадоксальным образом процветают, так это он прав, а значит есть в нашей жизни что-то глубоко неправильное, если порядочное число дураков живут получше иных умных. Нет, я понимаю, что все у нас равны, и социальная справедливость, но все-таки умные должны делать более важную работу и жить соответственно по крайней мере не хуже. Но это теперешние мои рассуждения, а вчера у меня со злости в зобу дыханье сперло, и я влез. Вероятно, я никогда не научусь, и всю жизнь буду "влезать", куда не просят, и, понятное дело, я заикался вовсю. У моей памяти есть дефект: я плохо запоминаю, что говорю, когда разволнуюсь. Во всяком случае, я не пробовал тонко уязвить этого представителя низшего вида или облить его холодным презрением: это совершенно бесполезно, но, как оказалось, вдохновение такого рода вдохновение присуще и мне. Я прозаикался что-то насчет его сексуальных привычек молочной спелости и попал, — из радостного, торжествующего тупицы он мгновенно превратился в разъяренную гориллу. Это гораздо больше соответствовало его сути и оттого выглядело куда приятнее. Надо сказать, что он сильнее всех в классе и неоднократно это доказывал. Если бы он не обидел Ритусю, все, скорее всего было бы так же, как много раз прежде, но, очевидно, меняюсь и я. Переходный возраст прежде всего означает нестабильность, и, наверное, именно поэтому ярость перевесила обычную мою неспособность ударить человека. Пока этот дебил замахивался, я резко ткнул его открытой ладонью в нос. Он удивился, но ненадолго, потому что я хлопнул его ладонями по ушам, а ударом головой в подбородок — сбил с ног. Он не понял, встал и замахнулся снова. Тогда я ударил его в подбородок ладонью, ткнул в живот и свалил с ног какой-то судорожной подсечкой, пока он не успел восстановить равновесие. В третий раз я толкнул его двумя руками в грудь и сшиб толчком ноги. Это оказалось очень просто: несколько взаимосвязанных, не очень даже сильных ударов, и эта дылда валится, словно куль с навозом. Его сила просто ни разу не успела ему потребоваться. И все-таки это было ужасно, мне просто плохо стало, когда я увидел его залитую кровищей, удивленную, идиотскую физиономию. Наши обормоты, понятное дело, страшно меня зауважали, а я… я был на грани истерики. У меня даже сыпь появилась по животу, на шее и за ушами, а на душе гадко — так до сих пор. Но это еще не все неприятности, связанные с этой дурацкой дракой. Последовало, — нет, не ссора, может быть даже наоборот с одной стороны, — просто совершенно ненужный мне разговор с Мушкой:

— Она тебе нравится?

— Кто?

— Ритуся, не притворяйся, что ничего не понимаешь.

— Лап, честное слово — нет. У меня с ней… отношения, как со злым и интересным парнем.

— Да, рассказывай… Ладно бы просто вступился, а то весь затрясся и побледнел!

— Знаешь, кое-какие вещи нельзя прощать и вообще, с кем бы их в твоем присутствии не выделывали.

— Между прочим, он ей чистую правду сказал.

— А зачем? Что бы там ни говорили, а есть, есть никому не нужная правда. Обидная правда. Вредная правда. Наверное, есть даже лживая правда.

— Не морочь мне голову. Из-за меня, небось, в драку бы не полез…

— Не знаю. Если бы дело коснулось тебя, я бы его, наверное, просто убил.

— Экие мы грозные! Хотя, вообще-то… Говорят, ты классно его приложил. Интересно, где это ты научился так драться?

— Нигде. Наверное, доселе невостребованные врожденные способности.